Анатолий Малкин - А потом пошел снег… (сборник)
Потом она молчала, и он молчал, не зная, как преодолеть свою породу, а потом поднялся, открыл иллюминатор настежь и спросил, зачем ей это было нужно. Она смутилась, покачала головой молча, и он покраснел, набычился, потом увидел, что ей стало холодно, укутал ее пледом и вдруг начал рассказывать о встрече с капитаном, выдал тройку баек оттуда, ушел к столику включать чайник, а когда вернулся – она, свернувшись калачиком, уже спала. Посидел рядом, глядя на лицо в рамке разметавшихся темных волос, поправил подушку и ушел в кресло.
Когда проснулся, в каюте был один, а в иллюминатор врывался густой корабельный гудок. В дверь директор Валя застучал, едва он успел одеться, и он выскочил на палубу, плюнув на бритье и завтрак.
От берега ползли две плоскодонные баржи, а одна, зачаленная к транспорту, уже грузилась строительными конструкциями. На палубе царила оживленная суета, группа уже спустилась в катер. Он помахал рукой капитану, которого увидел в открытом окне рубки, тот в ответ коротко гуднул, и он заторопился на трап, пока не услышал высокий, довольно пронзительный голосок за спиной – к нему торопилась Соня, сопровождаемая высоченным старпомом, выдергивая свою сумку из его рук и что-то ему сердито выговаривая. Тот, в накинутом на плечи черном овчинном полушубке, с растрепанной, пшеничного цвета шевелюрой, в ответ только зачарованно улыбался. Добежав, Соня обиженно накричала на него, что не разбудили, всучила ему тяжеленную, надо сказать, сумку и, уцепившись за обледенелые поручни, осторожно ступила на решетчатые скользкие ступеньки.
Он поднял голову, увидел старпома, виновато пожал плечами, извиняясь за сумасбродство женщины, и, подхватив ее под локоток, довел до катерка, где на мешках с почтой разлеглась их группа в полном составе, даже спокойный осветитель Ваня, правилом которого была армейская заповедь – солдат спит, а служба идет, сидел на чемодане с дедолайтами и аккумуляторными зарядками, возбужденный и веселый предстоящим приключением.
Катерок ходко двинулся к берегу по проломленному баржами во льду фарватеру. На берегу торчала россыпь одно-двухэтажных бараков, высоченная антенная мачта, дизельная котельная с жирным дымом над закопченной черной трубой, деревянный маяк на взгорке, а под ним обелиск в память то ли прошедшей войне, то ли первооткрывателям этих мест. Еще вокруг громоздились горы ржавых бочек из-под солярки, которые отсюда никто не вывозил лет пятьдесят или поболее того.
Егор оторвался от видоискателя и заявил, что контраст между коричнево‑черным пятном берега и белым великолепием закованного в льды моря интересный, но редактуру не пройдет – тут он выразительно покосился на Соню, которая разглядывала проходящую мимо баржу, груженную бочками, на борту которой сидел парень в ватнике и рыбачил на поддев. Она помахала ему рукой, он глянул настороженно, а потом дернул из воды здоровенную пикшу, снял с крючка, ударил головой о борт и снова закинул лесу. Пока Соня недоверчиво слушала его рассказ о том, как ловят без приманки на голый крючок, катерок ткнулся в заледенелые мостки и группа, скользя и чертыхаясь, выбралась на зимник, пробитый в снегу по берегу.
Вездеходы, груженные доверху бочками и ящиками, курсировали между баржами и поселком, и в кузов одного из них группе приказал садиться молоденький мичманок строгости невозможной на розовом, веснушчатом лице. Красная повязка на рукаве бушлата гласила, что перед ними дежурный по рейду, который, козырнув к голове с двумя огромными, красными, торчащими ушами под неформенной ушанкой, зыркнул на женщин и отправил группу к коменданту.
Они поехали на тряских ящиках с капустой мимо двух зенитных пушек, задравших колеса в небо, и одной, направившей дуло в сторону от моря, почему-то мимо пограничного столба с гербом, по улице из облезлых старых бараков, прямо на холм, где стоял каменный двухэтажный дом с распахнутыми настежь дверями, в которых сновали разномастно одетые люди.
С холма была прекрасно видна живописная картина бухты с разноцветными коробочками транспортов и ледоколов, снующей между ними мелочью катеров, ползущими к берегу болотного цвета баржами, доверху набитыми припасами на зиму, и все это на фоне иссиня-черной воды и ослепительного солнца над головой. Все было так красиво, как будто на белом полотне льдов разворачивалось действие какого-то кинофильма.
Прибежала, задыхаясь от волнения, Соня и потянула его с оператором к двери, где так же, как в фильме «Белое солнце пустыни», сидели сидели четыре старика на ящике динамита, здесь так же четверо сидели в ряд на ящиках только что привезенного чая, покуривая трубки с длинными мундштуками и маленькими чубуками, но это были женщины-аборигенки в длинных малицах и треухах из оленьего меха, которые дожидались, когда сочтут новый товар и откроют магазин. На коленях одной лежал ребенок, который вытащил грудь из прорези малицы и сосал ее, жмурясь и поглядывая то на камеру, то на мохнатый микрофон. Потом выскочил из дверей ассистент Ваня с включенными дедолайтами в руках и позвал их срочно вовнутрь.
Егор камеру не выключил, но красную лампочку прикрыл и держал камеру под мышкой, а не на плече, – у них была разработана целая технология скрытых сьемок, и сейчас это пригодилось.
Посредине большого помещения стоял огромный стол для русского бильярда, вокруг которого выхаживал лысый мужичок в форменных офицерских синих галифе с красной вытачкой по швам, из-под которых болтались вязочки кальсон; нательной рубахе с расстегнутым воротом, так, что было видно буйные рыжие волосы, и в тапочках на босых ногах. Мужичок был сосредоточен на игре, держа кий наперевес, и, после того как уложил шар в лузу, не оборачиваясь, потребовал выключить свет и камеру и небрежно объявил, что они являются нарушителями государственной границы и теперь с ними он как командир погранзаставы, которому вверена охрана важнейшего участка госграницы, последнего форпоста перед Америкой, должен поступить по закону, – в этот момент он вспрыгнул на край стола и хлебнул чая из тонкого стакана в железном подстаканнике, своими повадками так напомнив Бармалея из фильма «Айболит‑66», что он, Соня и вся группа не выдержали и захохотали в голос.
Майор – он уже успел набросить на плечи форменный китель с погонами, нашивками и даже медалями – оторопело замолчал, но лысина его заметно покраснела. Спас всех директор Валя с полуящиком водки – настоящей «Столичной» с красивой этикеткой в медалях – и разрулил все в минуту: их паспорта украсились печатью контрольно-пропускного пункта заставы «Нагурская», и они на законных правах могли находиться на пограничном берегу еще три часа под защитой вверенной майору погранзаставы.
Но тут группа потеряла к нему интерес, потому что в дверь ворвалась толстая Женя с истошным криком о том, что в поселок пришла медведица. Егор с расчехленной камерой понесся за народом, они с Соней постояли на крыльце, разглядывая невозмутимых ненок с трубками в зубах, и тут им подфартило – подкатил пограничный вездеход и после недолгих уговоров и бутылки водки погранец в замасленном донельзя бушлате довез их на край поселка, где была свалка.
Медведица копалась в куче мусора, выковыривая что-то съедобное из банок, была худая, с грязной шерстью, которая висела на ней клоками, и от горбоносого профиля ее веяло печалью. Картинка свалки для кино явно не подходила, но он не торопил Егора, позволив тому снимать, пока какой-то охотник не пуганул зверя, разрядив в небо обойму карабина.
Закончили день сьемкой на берегу около столба, который обозначал самую северную точку материка и был похож на ритуальное дерево из-за торчащих в разные стороны ржавых стрелок-указателей с надписями – до Москвы 11 000 тысяч километров, до Лос-Анджелеса – 15 000, и далее до Парижа, Токио, Каира и еще десятка названий, включая неожиданную деревню Сырики, где-то в России.
Когда добрались до ледокола, то обнаружили пропажу директора Вали, с которым майор так закорешил, что отпустил только ночью, доставив его на катере под военно-морским флагом прямо к разворачивающемуся на рейде атомоходу и с подарками – десятком замечательно приготовленных оленьих языков, берестяным туесом мороженой морошки и клыком моржа – и, как ни странно, практически трезвого. И он вновь восхитился умению этого человека сохранять присутствие духа в любой нештатной ситуации и извлечь из нее выгоду.
После отхода его нашел вахтенный – капитан ждал их у себя, отвечая на вчерашнее баклагой шила – так звали на флоте этот напиток из спирта настоящей медицинской крепости. Присутствие старпома не испортило ему настроения, а закуска из оленьих языков и морошки добавила изысканности простому напитку, который он, как и капитан, употреблял как положено, без воды, чтобы не портить продукт.
