Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий
В доме я иногда убираю пыль и чтобы моль не заводилась, так вот, в шифоньере я нашла под бельем сберкнижку твоей матери с завещанием на тебя. Там больше чем шестьдесят тысяч рублей. Приезжай и получишь. Как сам-то живешь в своей Москве? Небось забогател, если домой не звонишь и квартирой своей не интересуешься! Говорят, что у вас там жить страшно – по телевизору показывают, а у нас тихо и спокойно, только работы никому нет и мужики, многие, ездят в другие города на заработки.
– Позвоню и приеду скоро, – сказал Михаил Ефимович и хотел ещё что-то добавить, но спазма сжала горло, связь прервалась – закончились деньги на телефоне и он замолчал в ошеломлении от полученного известия.
Оказывается, мать копила ему деньги! Копила из своей нищенской пенсии, сама живя впроголодь! Копила, наверное, много лет – ничего не говоря ему.
–Что, Тихий, и ты, как я услышал, получил хорошие известия из дома? Наверное, вместе будем уезжать из Москвы? – спросил Учитель, но Михаил Ефимович продолжал сидеть молча и неподвижно, глядя на замолчавший телефон. Потом он встал и прошел в соседнюю комнату, прикрыв за собой сломанную дверь.
Пусть побудет один, – остановил Учитель однополчан, – я тоже хотел бы побыть одному, но не получилось.
Войдя в свою комнату, Михаил Ефимович упал ничком на лежанку и беззвучно зарыдал. Его мать, которую он бросил одиноко жить и одиноко умирать, протянула ему материнскую руку помощи, оттуда – после смерти, и обеспечила надеждой на прекращение его неустроенной жизни в ненавистной, теперь и ему, Москве.
Мать всегда считала его жизнь в Москве бесполезной и бессмысленной, особенно, после развода с женой Саной. Он вспомнил, что за тридцать лет, после смерти отца, он навещал мать всего три раза, не считая похорон, и никогда мать не была у него в Москве: Сана не хотела видеть его мать – простую и необразованную женщину у себя дома. А потом, когда он переселился в комнату коммуналки, он сам не приглашал мать навестить его, потому что стеснялся своего положения
Помнится, несколько лет назад, когда он посетил мать, как оказалось, в последний раз, она подошла к нему, однажды, после ужина, присела рядом на диване и, проведя рукой по его голове, сказала: «Что ты, Миша, держишься за эту Москву! Чувствую, что не принесет она тебе удачи. Вернулся бы домой, сынок: жить есть где, глядишь, и женщину себе подыщешь порядочную, может, и внуков дождусь.
Возвращайся домой, плохо мне здесь одной жить – родных нет и знакомых, кроме соседей, не осталось, а ты вернешься, и заживем вместе.
Вот и Надя, которая была когда-то твоей девушкой, разошлась с мужем и живет сейчас одна с сыном. До сих пор она любит тебя – уж я-то знаю, сердце матери не ошибается. Пусть у неё и ребенок – что такого? Она порядочная женщина. Не хочешь – другую найдешь: у нас женщин, лет под тридцать, много одиноких осталось в поселке.
Как наступили эти проклятые времена, то ребята разъехались кто-куда, а многие и за границу уехали счастья искать, да никто его не нашел на чужбине, как и ты в неродной тебе Москве. Ты не старый ещё, вполне можешь семьей обзавестись, а я помогать буду, чем смогу, – и мать прижалась к его плечу.
Михаил Ефимович тогда работал охранником в банке, но искал работу по престижнее и ещё надеялся подняться с колен, воспользоваться завоеваниями демократии на торговлю и индивидуальную деятельность и потому, на просьбу матери, он ответил пустыми и ничего не значащими словами, что он устроится и в Москве: глядишь, и её к себе вызовет.
Мать ничего больше не сказала ему о переезде домой, лишь отказалась от домашнего телефона: звонить ей некому, а если понадобится позвонить ему, то можно с почты или от соседей – за плату, разумеется. Видимо, тогда мать и начала копить деньги сыну, всячески экономя и урезая свои расходы.
Через несколько дней Михаил Ефимович уехал в Москву биться за удачу, а мать осталась доживать в поселке: одиноко и бедно. Он и звонил-то ей всего несколько раз на день рождения – если не забывал, но мать всегда звонила на его день рождения и поздравляла, но о возвращении домой больше не просила.
Оставаясь временами без работы, он иногда думал о словах матери: действительно, можно продать комнату, а лучше сдать в наем, по сумасшедшим московским ценам, и на эти деньги жить вполне прилично с матерью. Может и работенку какую-то подыскать: учителем в школе или по сельскому хозяйству – он же агрохимик по образованию.
Но дни и годы мелькали в тщетной суете московской жизни, а бросить пустые надежды и уехать – у него не хватало решимости. Пролетели годы, матери не стало, и он забыл о своем поселке и своей квартире в нём, но сегодня мать вновь предложила вернуться на родину, отдавая свои скромные накопления блудному сыну на обустройство и спокойную жизнь в родном доме и родном поселке.
– Мерзавец я, мерзавец, – беззвучно всхлипывал Михаил Ефимович, уткнувшись в кусок поролона, служивший подушкой, – бросил мать одну, польстившись на посулы жены Саны и её папаши о легкой столичной жизни, стеснялся матери: не навещал её и не приглашал к себе – всё надеялся, что ещё немного и придет ко мне успех и богатство, а в итоге прожил жизнь впустую.
Не построил дом, не родил сына и не посадил дерево: не сделал ничего, чем мог бы не гордиться даже, а хотя бы не стыдиться – пустая и бессмысленная жизнь одинокого человека, среди жирующей и алчущей стаи шакалов, рвущих на куски человеческие судьбы ради своего насыщения. Но алчность ненасытна и конца такой жизни не будет, по крайней мере, для меня.
Надо уезжать отсюда и как можно быстрее: туда, домой, к матери – она, оттуда, с небес, в очередной раз простит меня и поможет. Да, надо уезжать следом за Учителем – не зря, наверное, мы вместе получили хорошие известия из дома
Приняв такое решение, Михаил Ефимович успокоился и незаметно уснул, тщетно пытаясь вспомнить мать ещё живой.
XV
Утром, после скудного завтрака, обитатели решали: как снарядить Учителя в дорогу домой. Хромой предложил всем и сразу начать
