Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы
От вопрошающего взгляда Любимы сердце Лесияры болело, будто пронзённое сотней шипов. Девочка замерла, не зная, то ли броситься к родительнице с объятиями, то ли оставаться на месте, но её глаза так и кричали: «Ты прощаешь меня? Ты больше не уйдёшь?» Наверно, вот такой же светлой и открытой была Златоцвета в детстве…
– Я прощаю тебя, доченька, – сказала Лесияра. – Но чтобы такое было в первый и последний раз. Прошу тебя впредь не забываться, потому что ежели ты не уважаешь и не чтишь меня, твою родительницу, ты ведёшь себя недостойно, бесчестя и себя, и меня. Не думай, что всё и всегда тебе будет прощаться. Люди не глупы и не слепы, они всё видят – вздорных, буйных и невоспитанных никто не любит, их сторонятся. Коли ты не научишься обуздывать свой нрав, терпения не хватит даже у самых близких, и ты растеряешь их дружбу, оставшись одна на целом свете. Ну всё, дитя моё… Время ложиться спать. Добрых тебе снов, Любима.
Поцеловав дочь, Лесияра ограничилась этим серьёзным и сдержанным разговором, оставив нежности и сказки на потом. Любима была разочарована до слёз, когда княгиня уходила, но… Урок должен был закрепиться.
*
Княжна Добронега извивалась и царапалась бешеной кошкой, не давая Вуку себя поцеловать. Блестящая чёрная коса в руку толщиной, перевитая бисерными нитями, гордые чёрные брови вразлёт, большие карие глаза, точёный носик – дочь Вранокрыла была весьма недурна собою, и это привлекло Вука с первого взгляда, ещё когда он мельком увидел княжну в своё первое посещение дворца. Сопроводив князя до входа в Навь, он вернулся в Зимград, чтобы стать его наместником в Воронецких землях. Свою новую семью он собирался переправить из Нави чуть позднее.
– Ну, ну, голубка, не бей крылышками, – рычаще посмеивался Вук, заламывая девушке руки. – Всё равно ведь доберусь до твоих сладких уст!..
Добронега жила затворницей и была весьма скромной девицей, и он ожидал от неё испуга и покорности, но не тут то было. В тихом омуте водились такие бесенята, что оставалось лишь диву даваться. Вук зашипел: на его щеке взбухли красные полоски от ногтей.
– М-м, кошечка умеет выпускать коготки, – хмыкнул он.
Хоть и велик был соблазн потешиться с неиспорченной красоткой, но Вук понимал и риск. Вранокрыл, узнав, что сотворили с его дочкой, мог бы и выйти из повиновения. Конечно, его снова быстро приструнили бы, но это стоило бы лишних хлопот.
Старая нянька княжны, мамка Любава, набросилась на него и заколотила кулаками по спине:
– Ах ты, супостат проклятый, вражина бритомордый! А ну, убери от неё свои поганые руки!
Удары сухих старческих кулачков были Вуку не чувствительней стрельбы вишнёвыми зёрнышками. Он отпихнул няньку, и та упала с тяжким оханьем, а княжна, колюче сверкая глазами, бросилась ей на помощь. Ах, что за очи! Тёмные омуты с отражением ночных звёзд… Однако Вук обуздал свои желания и покинул светлицу.
Его шаги гулко отдавались в пустоте и неуютной тишине княжеского дворца. Свой чёрный плащ он не снимал даже в помещении: так он казался себе более внушительным и властным. Пышная русая грива волос падала ему на плечи, пряди на висках были заплетены в две тонкие косички, в правом ухе покачивалась и холодно блестела серёжка из чёрного, как слёзы непроглядной ночи, смоляного камня [33] в виде капли.
Устроившись на Вранокрыловом троне, он самодовольно усмехнулся. Ударил в ладоши, и едва стихло хлёсткое эхо хлопка, как к нему подбежал тощий ключник Кощей, начальник над дворцовой челядью – сам, на полусогнутых от раболепия и страха ногах, как последний холоп.
– Чего изволишь, господин?
Вук сам пока не знал, чего он изволит. Подумав, он велел:
– А пусть-ка мне принесут из княжеских погребов самого что ни на есть выдержанного мёда, самого лучшего и хмельного, какой только сыщется.
Кощей низко поклонился:
– Будет сделано, господин!
Кубок ему подали на золотом, украшенном драгоценными камнями подносе. Отпив глоток, Вук признал: мёд хорош, а вот кубок подкачал – могли бы и более достойную посуду выбрать. Кощей повалился на пол, держась за голову, по которой Вук съездил пришедшимся ему не по нраву сосудом.
– Ойййй… господин, не изволь гневаться-я-ааа, – гнусаво заканючил он. – Самый лучший кубок, какой только есть, тебе подали… Самый лучший после Вранокрылова… Государев кубок взять не посмели…
– А вот зря, потому что я теперь вам вместо государя! – рыкнул Вук. – Я вам теперь и за мать, и за отца, людишки несчастные!..
Та пора, когда он был здесь княжеским ловчим, канула в чёрную реку прошлого. Время в Нави текло по-иному, чем в Яви: там каждый «верхний» год шёл за три.
Выгнав всех, Вук остался один на троне. Настало время проверить, что творилось в Белых горах, и он закрыл глаза, настраиваясь на Радятко, мысленно вызывая его и соединяя его зрение и слух со своими. Он продолжал чувствовать своё тело сидящим на троне, но мысленно склонялся над Лесиярой, в объятиях которой спала Ждана. Обе лежали нагими – судя по всему, отдыхали после близости. Вук ощутил не то чтобы ревность, а просто ядовитое презрение к ним обеим. Задушить бы их во сне, вот так взять Ждану за нежное горлышко и удавить… А Лесияре вырезать сердце из груди и поднять его, ещё трепещущее, окровавленной рукой… Нет, сначала вырезать княгине сердце на глазах у Жданы, чтобы бывшая жена смотрела, как её дорогая Лесияра умирает, а после убить и её. А это что? Кожаный пояс с кинжалом в ножнах. Рука Радятко ощупала рукоять, вынула кинжал из ножен. «Рано! Рано, мальчишка! Куда! У тебя не достанет ни сил, ни ловкости!» – едва не вскричал Вук, но воспрепятствовать не мог. Связь у них ещё недостаточно окрепла, Вук не владел до конца волей Радятко, только отголоски его настроения и холодная злоба передавались мальчику и заставляли его вести себя странно для окружающих.
Удар не состоялся. Обнажённая Лесияра сидела верхом на Радятко и стискивала руками его запястья с железной силой кандалов… Вук немного ошалел от зрелища нагой женщины-кошки: подобное тело он видел лишь у своей тёщи Северги – с тем отличием, что на коже Лесияры не было шрамов. У Вука закружилась голова: Радятко куда-то поволокли. Вода… Пузыри, зелёная глубь, снова поверхность. Похоже, Радятко окунали с головой, а потом вытаскивали, давая подышать.
Вук с воплем упал с престола: глаза горели, словно в них плеснули кипятком. Ослепнув и оглохнув, он катался по полу, но никто не спешил на помощь: все боялись.
– Воды… Воды! – пытался звать Вук, сам себя не слыша.
Наконец кто-то удосужился принести тазик воды. Вук нащупал его и стал усиленно и обильно промывать себе глаза, стараясь унять это жжение. Похоже, паучкам настал конец. Кусочек смолы на ногте Радятко… Наверно, его сняли, и белогорская вода оказала своё убийственное действие на тот маленький запас хмари, которого было достаточно паучкам, чтобы жить.
Когда гул в ушах стих, а звёздчатая пелена перед глазами расступилась, Вук вскарабкался на трон, тяжко дыша и роняя капли воды с пальцев и подбородка. Холодное лицо как будто таяло, истекая этими ручейками, и на нём медленно проступала, словно выходя из-под ледяной корки, ухмылка. Пара паучков, которых носил Радятко, были самцом и самкой: в глазу сидел он, а в ухе – она. А глубоко в сердце мальчика – так, что не достанет никакая зачарованная вода – притаилась кладка яиц. Родители их погибли, но яйца были выносливее живых пауков и выдерживали без подпитки хмарью очень долго, находясь в «спячке». Сколько она продлится, нельзя было сказать наверняка, но рано или поздно тысячи крошечных паучков вылупятся, вместе с кровотоком будут разнесены по всему телу, и тогда… Руки Радятко станут руками Вука, ноги – его ногами, а тело приобретёт силу, равную силе самого Вука.
Пусть они думают, что избавились от него. Его время ещё настанет.
________________
31 лал – одно из устар. названий рубина
32 гридница – помещение для дружинников
33 смоляной камень – старинное название обсидиана
10. Князь-рыба
Последние дни месяца снегогона [34] воздвигли над землёй хрустально-голубой купол ясного, умытого вешнего неба. Сквозь дымку прищуренных ресниц Млада обводила взглядом отражающую закат водную гладь, чувствуя в волосах освежающие струи ветра. Широко раскинулась река Ясница: с одного берега не видать противоположного… Юг Белых гор уже оделся нежной, невесомой дымкой первой, едва проклюнувшейся зелени, а реки бурлили мутной водой, несущейся в радостном весеннем безумии.
Над головой стоявшей на пристани Млады белел спущенный парус, а к сердцу ласкалась радость и вера в хорошее: угроза миновала, они пережили зиму благополучно. Лёд сломался, но ничего из-под него не появилось… Многие вздохнули с облегчением, но тень тревоги ещё маячила тёмным крылом на краю неба. Эта зима кончилась, но впереди была новая – ещё далёкая, слабо различимая в тумане грядущего. Впрочем, думать о ней сейчас не хотелось: как вода во вздутых реках, в жилах бурлила разогнанная ласковой силой весны кровь, хмельная и жаркая.
