Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы
– Как же я жила без тебя все эти годы? – прошептала Лесияра, медленно возвращаясь на поверхность ночной яви из светлых далей этого путешествия. – Не знаю…
– И мне не ведомо, как я жила без тебя, – эхом отозвалась Ждана. – Как во сне, наверное… И только теперь я проснулась.
Трогательно открытое плечо, ямочка под хрупкой ключицей, мягкие очертания чуть приметно вздымающейся груди, волосы, казавшиеся усыпанными золотой мерцающей пылью… Любуясь Жданой, Лесияра готовилась разрешиться от томно ноющего и пускающего по всему телу горячие стрелы вожделения комка под подбородком. Медленно спускаясь поцелуями по животу Жданы, она шепнула:
– Ты позволишь, лада?
Колени Жданы раздвинулись под ласковым нажимом рук Лесияры, и рот княгини с голодной жадностью прильнул к входу в лоно. «Не спешить, не спешить», – осаждала себя Лесияра. Сперва насладиться мягкостью этих складочек, чутко слушая отклик тела Жданы, вызывать у неё движение бёдрами и блаженный стон, задев чувствительное местечко и сосредоточив своё внимание на нём… Затем, растягивая удовольствие, проникнуть неглубоко, самым кончиком, далее – пробираться вглубь, ощущая тугой охват горячих стенок и… Ослепительная вспышка света превратила Лесияру в облако, каждая капелька которого пела от счастья. Кто-то светлый, огромный, любящий находился рядом, благословляя это счастье, а потом обратился в искорку, которая мерцала на дне души княгини.
Тихо-тихо, как две снежинки, они спустились из сияющего чертога на землю, очнувшись в объятиях друг друга. Лёгкими крыльями бабочки пальцы Жданы касались лица княгини, вызывая медово-тягучую улыбку.
– Лада, – подставляя лицо этим изучающим прикосновениям, выдохнула Лесияра.
Разморенное, отяжелевшее от тёплой истомы тело не желало двигаться, и она закрыла глаза, касаясь губами волос Жданы над лбом и дыша чарующими струйками дрёмы, которые те источали.
…Лесияра пробиралась по выжженной дочерна земле. Под ногами хрустели какие-то обломки, кости, остовы обугленных деревьев тянули к заслонённому чёрным пологом туч небу скрюченные и застывшие в предсмертной судороге ветви-пальцы, а ветер носил в воздухе горький пепел, и тот скрипел на зубах, забивался в ноздри и глаза. Лесияра не знала своего врага в лицо, но чувствовала его невидимый волчий взгляд…
Какая-то тень скользнула справа, и Лесияра повернулась туда, чтобы встретить опасность лицом к лицу. В угольном сумраке ничего нельзя было толком разглядеть, только очертания человека в плаще померещились княгине во время вспышки молнии. Мертвенный свет выхватил на мгновение из тьмы незнакомца, который бесшумно прыгнул в сторону – только полы плаща взметнулись зловещими крыльями. Лесияра хотела обнажить меч, но вынула из ножен лишь обломок клинка. «Не успела Твердяна перековать…» – подумалось княгине, и сердца коснулось холодное дуновение безнадёжного отчаяния.
А опасность леденящей волной толкнула её в грудь: незнакомец стоял прямо перед ней, и его жёлтые волчьи глаза излучали густую и едкую ненависть. Молния озарила черты его гладко выбритого лица, словно выточенные из тёмно-серого гранита – твёрдые, застывшие маской беспощадной, непримиримой враждебности. Ядовитым зубом сверкнул в его руке кинжал.
«Я вырежу твоё сердце из груди», – как ледяное змеиное шипение, вполз в голову Лесияры голос незнакомца.
Лесияра приготовилась обороняться хотя бы обломком меча, но её вдруг выбросило из этого обугленного пространства в тёплую постель, под бок к Ждане. Открыв глаза, она наяву увидела занесённый над собой кинжал – свой собственный, оставленный ею вместе с поясом на лавке.
Она перехватила тонкое мальчишеское запястье и повалила Радятко навзничь. Сев на него верхом и прижав обе его руки к полу, она обездвижила его. Мальчишка мог сколько угодно брыкать и сучить ногами: ни встать, ни повернуться у него не получилось бы всё равно. Мимо охраны он прошмыгнул, используя, по-видимому, кольцо; да и кто мог подумать, что он замыслил такое?
– Ох! – послышался испуганный возглас Жданы. – Радятко… Ты что тут делаешь?
– Ненавижу, ненавижу, – рычал мальчик с перекошенным до неузнаваемости лицом. – Из-за тебя с батюшкой это случилось! Ты украла у него любовь моей матери!
Удерживая его, Лесияра как можно спокойнее сказала Ждане:
– Лада, накинь на себя что-нибудь и дёрни вон за ту верёвку с кисточкой, что на стене возле ложа висит…
Быстро надев рубашку, Ждана дёрнула за верёвку, даже не спросив, зачем: так она была изумлена и напугана поведением сына, у которого возле рта белели клочья пены.
– Радятушка… Тихо, тихо, не надо так, – пыталась она успокоить его.
Тот зыркнул на неё жутко выпученными, обезумевшими глазами и прорычал, пуская пенную слюну:
– И тебя ненавижу… Ты не любила батюшку… Если б любила, он не стал бы Марушиным псом!..
Верёвка с кисточкой была протянута в помещение дворцовой охраны и заканчивалась там колокольчиком. Сразу несколько дружинниц появились из прохода в пространстве, и Лесияра передала им бьющегося и извивающегося Радятко. Руки и ноги мальчика сковали зачарованными кандалами, и княгиня наконец смогла скрыть свою наготу одеждой – прежде ей было не до того. Ждана сидела на постели, натянув на себя одеяло и глядя на сына с ужасом.
– На Прилетинский родник его, – коротко приказала Лесияра дружинницам.
Уже через несколько мгновений Радятко пускал пузыри, погружённый в тёплую воду купели в Прилетинской пещере. Лесияра, засучив рукава рубашки, за волосы окунала его и поднимала, давая глотнуть воздуха, а жрицы Лалады молча, будто прочитав мысли княгини, поднесли большую чашку с отваром яснень-травы, приготовленном на родниковой воде.
– Благодарю вас, очень кстати, – сказала Лесияра.
Купая Радятко, она приметила кусочек сосновой смолы, прилепленный к ногтю на мизинце мальчика. Лесияра раскусила эту хитрость: даже когда Радятко с головы до ног промокал, ноготь его оставался сухим под смолой, и из-за этого очищение его от хмари прошло не полностью.
– Так вот оно что, – процедила княгиня.
Она отскребла смолу и вымыла этот палец в купели. Мальчик вдруг задёргался, жалобно скуля и мотая головой, будто череп его был готов вот-вот расколоться; Лесияре оставалось только удерживать его за плечи и ждать, что будет.
– Ай… а-а-ай! – в муках кричал Радятко.
Из его уха и внутреннего уголка глаза выбежали ему на лицо с гадким писком две паукообразных твари, и Лесияра передёрнулась от омерзения. Таких тварей не водилось не только в Белых горах, но и в озаряемом солнцем мире. Родом гады могли быть лишь из Нави: густой, убийственной хмарью веяло от них. До сей поры не изгнанная капелька тьмы, благодаря которой они и жили в Радятко, исчезла, и им стало нечем «дышать».
– Ага, мрази, не нравится вам этак-то? – торжествующе прошипела княгиня.
Просто прихлопнуть их, как обычных пауков, Лесияра опасалась, а потому плеснула на них отваром яснень-травы. Помогло: «пауки» с шипением и дымком испарились.
Радятко затих и только мелко дрожал, сидя в воде Тиши, изливавшейся на поверхность в Прилетинской пещере. Когда Лесияра поднесла к его рту отвар, он выпил, не сопротивляясь. Его ещё немного покоробило, он половил ртом воздух, блуждая по пещере затуманенным взглядом, но постепенно его глаза прояснились, холодящее кровь бешенство ушло из них. Наставал тот миг отрешённого просветления и успокоения страстей, когда человек готов ответить на все вопросы и понять умом и сердцем всё, что ему говорят. Миг этот не следовало упускать.
– Зачем ты хотел это сделать, Радятко? – спросила Лесияра.
– Батюшка… сказал, что если он съест твоё сердце и выпьет твою кровь, он сможет снова стать человеком, – пробормотал мальчик. – Он пришёл в мой сон. Я хотел… ему помочь. Вынуть твоё сердце и отнести ему.
– И как бы ты отнёс ему моё сердце? – усмехнулась Лесияра. – Ты знаешь, что кольцо не перенесёт тебя через западную границу Белых гор? В ту сторону оно не работает, мой дорогой.
– Я… не знал этого, – мелко и часто моргая ресницами, ответил Радятко.
– Что это были за паучки? – продолжила Лесияра допрос.
– Их подсадил мне батюшка… – Радятко слегка передёрнулся, как от воспоминания о чём-то гадком. – С их помощью он мог видеть и слышать всё, что вижу и слышу я.
– Ты, верно, очень скучаешь по нему? – проникаясь тоской мальчика по отцу, проронила Лесияра.
– Да… Я хочу быть с ним, – сказал Радятко. – И он хочет вернуться ко мне, снова став человеком.
Лесияра вздохнула.
– Радятко, дитя моё, быть может, я скажу тебе жестокую вещь, но это правда. Услышь и прими её как есть. Того отца, которого ты любишь, больше нет. Добродан умер в тот миг, когда он принял новое имя – Вук. А Вук – уже не твой отец, его душа поглощена хмарью, в ней не осталось ничего человеческого. Он не умеет любить: любовь – это свет, а им владеют лишь тёмные страсти. Он солгал тебе: обратного пути нет, Марушин пёс никогда не сможет снова стать человеком. Вук обманул и использовал тебя для своих целей.
