Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II
К этому желанному спокойствию привели знания; теперь фанатизм вынужден пожирать самого себя. Разговоры о янсенизме и молинизме ведутся лишь в некоторых непросвещенных домах, где царят глупость и лицемерие, а также среди некоторых женщин, которые, не будучи в состоянии принимать участие в светских удовольствиях, занимаются этими старыми спорами в обществе завсегдатаев-прихожан; это врожденные руководители черни, почти что слившиеся с нею.
232. Плебеи
Зато политической свободы, которая была бы для Парижа ценнее, здесь совершенно нет. У нас хотят, кажется, воскресить слово плебей. Но это совершенно невозможно, так как это слово было бы лишено всякого смысла. Нельзя сказать: французский плебей, как говорят: английский плебей. Плебея в Париже не существует: здесь он народ, чернь, или буржуа; у него есть звания, дома, привилегии, должности, но нет политического существования; у него нет ни привычки, ни возможности без стеснения проявлять свою ненависть и недовольство. Английский плебей обсуждает, если можно так выразиться, коллективно свои интересы и судит о своих руководителях. Ему свойственны некоторое благоразумие и справедливость. Парижский же народ, взятый в целом, не обладает тем безошибочным инстинктом, который помогает разобраться в том, как следует себя вести; это объясняется тем, что народ здесь невежествен и неграмотен, в отличие от плебея-англичанина.
Так как француз не пользуется свободой печати, то у него еще долго не будет правоспособности; он обречен на невежество. Его патриотизм слеп, а следовательно слаб, в нем замечаются лишь вспышки, которые быстро охлаждаются. Он даже не волен предаваться своим привязанностям; его рукоплесканий испугались бы, пожалуй, так же, как и его ропота.
Словом, у Парижа нет общественного голоса, которым непосредственно и решительно говорила бы правда. Правда никогда не доходит до слуха монарха, а только робко и неуверенно звучит в сердцах немногих граждан, которые, менее страдая от тяжести общественных бед, с бо́льшим равнодушием наблюдают за ошибками правительства.
Мы вялы, у нас нет никакой энергии в общественных делах, потому что у нас народ не имеет права ни говорить, ни требовать, чтобы его выслушали. Он прекрасно знает, что самое слабое выражение недовольства или нетерпения будет немедленно истолковано как призыв к возмущению, как незаконный бунт. И он остается простым зрителем правительственных мероприятий. Он верит, что поведение правительства, подобно движению солнца, предопределено неизменными законами природы. Таким образом тупость и политическое невежество являются основной чертой народных масс в Париже больше, чем в какой-либо другой европейской стране.
Нельзя представить себе ничего глупее манеры, с которой парижский буржуа говорит о соседних державах. Он повторяет мнения синдиков{69} своей корпорации и принимает иерархию комиссара, начальника полиции и министра за образец любого правительства. Он не может понять, почему республиканцы так горячо вмешиваются в общественные дела, и готов рассматривать их как подстрекателей и бунтовщиков, которых король должен был бы хорошенько пробрать, чтобы они угомонились.
233. Поголовная подать
Ее выплачивает каждый мирянин и даже сам дофин Франции, который платит в качестве первого подданного, что звучит изрядной насмешкой. Жан-Жак Руссо упрямо отказывался платить поголовную подать, ссылаясь на то, что городское бюро, ведавшее тогда Оперой, задолжало ему пятьдесят тысяч франков за его Деревенского колдуна{70}.
Собирались уже послать к нему на чердак городских стражников, когда своевременно уведомленный об этом сборщик податей передал спорное дело на рассмотрение купеческих старшин, эшевенов и квартальных надзирателей. Состоялось заседание, и голосованием было решено великодушно освободить автора Эмиля от платежа поголовной подати в размере трех ливров и двенадцати су[10].
Смею утверждать достоверность этого случая, так как сам был свидетелем преследований Жан-Жака и его упрямого сопротивления. Он запретил своей жене и друзьям платить за него под угрозой вечного гнева. Ему возражали, что городские стражники не чувствуют никакого уважения к великим писателям, кто бы они ни были. В таком случае, — ответил он, — если завладеют моей комнатой и кроватью, я сяду где-нибудь под деревом и буду там ждать смерти. Он был способен сделать это. К счастью, вовремя поняли, какой бедный и знаменитый человек подвергается преследованию. Он жил тогда в пятом этаже, на улице Платриер, недалеко от почты.
Этот налог, не имеющий уважительных оснований, тяготит больше, чем десятина и ввозная пошлина, потому что он непосредственно ложится на данное лицо. Государству он приносит мало сравнительно с другими налогами, а гражданам не дает возможности преисполниться чувством собственного достоинства. Но благодаря различным финансовым мероприятиям последнего времени он стал произвольно увеличиваться и вскоре мог бы стать невыносимым и грозным, если бы не было разрешено обжалование. Купеческий старшина является теперь судьей в этом деле и дает ход жалобам и прошениям, если только их подать вовремя.
К этой поголовной подати присоединяются еще налог в четыре су с ливра, налог на восстановление дворца{71} и т. п. Все это составляет второй налог, почти равный первому.
Если бы система государственных доходов не противоречила разуму и человечности, то налоги взимались бы с искусств и предметов роскоши, вроде экипажей, особняков, лакеев, частных садов и проч. Деньги брались бы только с тех, у кого они имеются.
Тогда, в случае неуплаты налога в срок, не прибегали бы к таким репрессиям, как арест имущества — другими словами, не брали бы за долги вашего имущества и не продавали бы его тут же на улице, а прибегали бы к репрессиям военным. Сборщик податей прислал бы к вам городских стражников, и солдаты расположились бы в вашем доме, спали бы на вашей кровати и варили бы себе похлебку на вашем огне.
Опера дает ежегодно несколько особых спектаклей, идущих на уплату поголовной подати актеров. Таким образом, они расплачиваются особой монетой — прыжками и танцами; излишек же выручки идет в их пользу.
Существуют поголовные подати размером в тридцать су, и даже на чердаки, под самую крышу, в помещения, открытые всем ветрам, окладные листы рассылаются от имени короля. В Индии неимущие платят дань вшами, — т. е. дают, что имеют. Несчастным, о которых я говорю, было бы несравненно легче расплачиваться по этому индусскому способу.
Постепенные надбавки незаметно удвоили поголовную подать. Таким же путем увеличились и другие подати: vingtièmes, taille и les accessoires; и в течение какого же срока? За время деятельности г-на Неккера{72}. А между тем, считается, что этот министр не ввел новых налогов!
Парижскому буржуа следовало бы наблюдать за тем, чтобы чиновники отдела душевой подати и двойных vingtièmes не попадали в число почетных граждан. Буржуа должен бы относиться к ним, как к евангельским мытарям. Это было бы маленькой законной местью, к которой парижский буржуа должен был бы прибегнуть, чтобы по-своему, мимоходом наказать грубых агентов фиска, и не только за жестокость их ремесла, но и за их характер, ибо они зачастую готовы не считаться с интересами граждан, лишь бы исполнить произвольный закон. Поэтому нельзя относиться с уважением к их деятельности, носящей притеснительный или, во всяком случае, противозаконный характер. Послушайте, что сам г-н Неккер говорит королю о поголовной подати, налагаемой неправильно и часто вызывающей затруднения и жалобы. Он сам признает, что она раскладывается произвольно. Что можно прибавить к этим словам?
234. Оперные хористки
Деньги текут на празднества, на спектакли, на суетные утехи роскоши. Особенно большие средства отпускаются на содержание Оперы, чтобы еще больше изнеживать характеры, плавить крепкие умы в горниле сладострастия и ослаблять их.
Все пущено в ход. Искусство учит обольстительным позам, дышащим негой и способным заронить искру желания в молодые существа. Дерзкие взгляды, которые должны бы возмущать, завлекают безрассудную юность. Молодежь забывает, что все эти прелестницы расцениваются на золото и что у них есть соперницы, которых нельзя купить. Им приписывают тысячу привлекательных свойств, потому что думают, что на них лежит печать божества, которое они воспевают и славят. Только в их объятиях излечиваются от их чар. Жертва разврата всегда оказывается холодной жрицей любви.
