Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
Под утро, насладившись в двадцатый, наверное, раз повторенным "Бумажным солдатиком", "Часовыми любви", хором попев "Шарик улетел" и "Три судьи, три жены, три сестры милосердных", мы услышали Асаркана. "Знаешь, Булат, - молвил он искренне, как бы орденом награждая, - у нас в бараке ты бы первым человеком был!"
- Около меня таких много, - заметил потом Окуджава, когда я вышел проводить его до такси.
А дальше, как принято говорить, прошли годы, почти четверть века прошло. Булат Окуджава издал много книг стихов и прозы, написал сценарии к нескольким фильмам, его песни стали петь не только в домах и у костров, но под них теперь маршировали полки на парадах. Именно он, мне кажется, надоумил своим примером стать бардами Новеллу Матвееву, Александра Галича, Юлия Кима, Владимира Высоцкого, Визбора, целый сонм подобных, кто больше, кто меньше талантливых. Он стал поистине знаменит.
Судьба обходила почестями только его друга, как было сказано выше, - замечательного ленинградского композитора Исаака Шварца.
Булат, повторюсь, сразу согласился о нем написать и вскоре прислал текст такого качества, что хотелось вслух зачитывать близким, - столько в нем было таланта, изящного юмора и трогательной признательности другу-композитору.
Но это было еще не все. В конце Окуджава добавил к основному тексту следующие слова: "Недавно я написал стихи. Из них нельзя сделать песню, и они не о нем, но я решил посвятить их Шварцу, так много значащему для меня человеку".
То стихотворение, которое, таким образом, впервые было опубликовано в "Советском экране", сегодня хорошо известно:
Музыкант
И.Шварцу
Музыкант играл на скрипке. Я в глаза ему глядел.
Я не то чтоб любопытствовал - я по небу летел, -
Ну и т.д.
В одном Булат ошибся: посчитал, что из этого стихотворения нельзя сделать песню. Он ее сделал.
P.S. Очерк Булата Окуджавы об Исааке Шварце (как горько, что недавно этого чудо-композитора не стало!) был опубликован в "Советском экране" в июле 1983 года. В 1984 году композитор Шварц получил звание "Заслуженный деятель искусств РСФСР". Связь между этими событиями не установлена.
Миша Левитин. Ранний уход
Уже лет пятнадцать молодым московским кинокритикам вручают премию имени Михаила Левитина. Настоящая его фамилия была Левитес. Миша пришел проситься на работу в "Советский экран", когда ему было лет 25. Он заочно заканчивал ВГИК, а пока сидел на мизерной зарплате в одной из районных контор кинопроката. Его опекала заведующая отделом советского кино Елена Владимировна Бауман, авторитетный кинокритик, человек, удивительно разумный и весьма достойный. Под ее руководством Левитин опубликовал в журнале несколько рецензий, после чего она сказала, что "мальчик старается, похоже, будет толк", и мы взяли Левитеса в штат.
И нисколько не пожалели. Он, действительно, старался. Поначалу его материалы еще требовали правки, но скоро стиль окреп, даже приобрел индивидуальность. Его рецензии стали содержать точные суждения, он обосновывал их вполне убедительно.
Видеть на твоих глазах "растущего" молодого - всегда отрада.
Ему ничего не надо было повторять дважды: он схватывал налету и выполнял в срок. Смотрел умными глазами сквозь толстые очки, весь такой тонкий, с черной копной на голове, говорил "Понятно!" и удалялся делать. Дело в его руках спорилось.
Я стал включать его в наши редакционные бригады, когда приходила пора ехать на какой-нибудь фестиваль - чтобы смотрел, осваивался, пробовал себя в репортажах, а не только в рецензиях. И тогда все проходило ровно, без осечек.
Довольно скоро стало ясно, что его можно повысить в должности. Повысили: он стал у Бауман заместителем
Когда он попросил дать ему рекомендацию в партию, у меня не было никаких причин отказать. Написал в самых комплиментарных выражениях.
А после этого стало происходить нечто странное.
Как только документы на Левитеса дошли до нашего Фрунзенского райкома КПСС, оттуда последовал звонок. Звонила милейшая женщина, заведующая отделом культуры. Я всегда чувствовал, что она относится ко мне по-доброму, вот и теперь она как бы заботилась обо мне.
Тут следует несколько отвлечься, чтобы стало понятно, насколько ко мне хорошо относились в райкоме, а, значит, совершенно искренне меня хотели в тот раз предостеречь...
Парторганизация "Советского экрана" никогда никаких проблем райкому не выкатывала, когда они просили меня выступить на очередном партактиве "от работников культуры", я со своим телевизионным лицом никогда не отказывал, выручал. Выражением их симпатии ко мне было, например, хотя бы то, что вывесили мой большой портрет на сваренной из труб конструкции - "Лучшие люди района". Конструкция возвышалась неподалеку от гостиницы "Советская", на Ленинградском проспекте. Я был запечатлен за редакционным столом, а в ряд со мною красовались портреты лучшего рабочего, учительницы, медсестры, директора какого-то завода - тоже на рабочих местах.
Однажды эта красивая райкомовская женщина, приглушив голос, пожаловалась на жизнь, которая началась в городских партийных сферах с приходом в Москву Ельцина. "У нас кошмар, - делилась она. - Невыносимо. В одном районе первый секретарь, молодой парень, выбросился из окна. Потом еще были суициды...Мы все ходили хоронить, столько народу приходило! Замечательные были ребята!"
На таком доверительном уровне были наши отношения. И вот теперь она говорила: "Вы дали рекомендацию Левитесу, но лучше ее взять обратно! К нам поступило письмо, оно, правда, анонимное, но это не важно. Сообщают, что ваш Левитес у себя в доме дебоширит на лестничной площадке, соседи вынуждены обращаться в милицию. Пишут, он вообще аморальный тип".
- Но это клевета! - возразил я. - Знаю его по работе три года, тихий, интеллигентный человек, растущий профессионал, прекрасно воспитан, отменно трудолюбив, кто-то явно ему завидует и хочет напакостить.
- Ну, зачем вам это надо? Лучше будет, если заберете...
Упорство, с которым райком настаивал, было удивительным. Они не верят моей рекомендации? Но такого просто не может быть, если иметь ввиду наши отношения. Или они знают еще что-то, но не решаются сказать?..
- Нет, за свои слова отвечаю, - уперся я рогом. - Тогда создам комиссию и пошлю проверить.
Комиссия из нескольких человек, - в нее вошли секретарь парткома и председатель месткома, - поехала проверять. Как я и предполагал, донос оказался абсолютной клеветой. Соседи сообщили, что более вежливого человека, чем Миша, они не знают, а в отделении милиции сказали, что по этому поводу к ним никто не обращался. Итоги проверки отправил в райком. С некоторой задержкой, но в партию Михаила все-таки приняли, что было важно: при его способностях и добросовестности это становилось дополнительным условием служебного роста. Так и оказалось. Уже после моего ухода из журнала он стал ответственным секретарем и членом редколлегии "Советского экрана".
Но неужели в жизни Михаила Левитина была невидимая сторона? Тогда, возможно, оттуда донос? Поэтому-то меня предостерегали из райкома, ведь были еще не нынешние либеральные времена? Не из той ли тени и те, кто решился на страшное?..
Мишу зверски зарезали в его квартире. Ничего не взяли. Я стоял в сквере перед редакцией, когда вынесли гроб. Так попрощался. Потом спрашивал: нашли ли убийцу? Нет, не нашли...
Спустя много лет, разговаривал с бывшим сослуживцем по журналу. Вспомнили Левитина.
- А вы не знали?! - поразился собеседник. - Да это все знали! Эти люди бывают, ох, какими жестокими, когда выясняют отношения...
Что бы ни было на самом деле, в людях я разбирался плохо.
Серый восход
Моя книга - вольное изложение вольных наблюдений. Она может оказаться интересной для киноведов, но сама по себе киноведением не является. Не претендую и на лавры профессионального историка кино, хотя для истории кино в ней, смею надеяться, найдется кое-что, что заинтересует специалистов.
В силу разных обстоятельств мне, человеку из журналистики и театра, пришлось как критику, редактору, сценаристу надолго погрузиться в поток советского кинематографического бытия. Смею думать, что стал здесь профессионалом. Не хуже, наверное, многих. А то и лучше.
И вот, оглядываясь на те свои бурные кинематографические годы, спрашиваю себя: что было самым интересным, что запомнилось по-особому, что в первую очередь захотелось сохранить на бумаге? И сам себе отвечаю: нет, не анализ увиденных фильмов, не история их создания (за исключением некоторых), даже не социальный или политический климат тех лет в преломлении к искусству экрана (хотя это важно, и частично я этого касаюсь). По-настоящему оказались любопытны человеческие типы, встречавшиеся на пути, их интересы и страсти, те конкретно наблюденные благородства и подлости, что свидетельствуют о непредсказуемой сути человеческой природы. "Человеческий фактор" - вот что оказалось самым интересным...
