Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
Поэтому, когда Высоцкий умер, при всем том, что на Таганской площади была грандиозная толпа, пришедшая с ним проститься, в печати не появилось ни строки. Может быть, где-то одна-другая и промелькнули, но в целом, можно сказать, скорбное то событие было замолчано.
С этим смириться не хотелось...
После смерти Высоцкого у него объявилось несметное количество новых друзей - причем, оказывается, близких и доверительных, с кем он делился последней рубашкой, а они с ним последним рублем. Причем все не поскупились на воспоминания и всяческие признательные публичные показания. Над этим уже достаточно иронизировали. Так что не без колебаний решаюсь добавить крохи и своих впечатлений в давно сложившуюся картину. Эти крохи ничего не меняют и не добавляют, но вот вспомнились вдруг, когда дошла очередь рассказать об одной из самых нашумевших акций "Советского экрана"...
На заре газетной юности мы с приятелем оказались в гостях у секретарши главного редактора "Труда". Имя этой рослой девушки вспомнить затрудняюсь. "Заходите как-нибудь на кофеек", - сказала она однажды. Мы и пришли.
В самый разгар вполне чопорного нашего сидения появились еще двое: начинающие артисты из театра имени Пушкина - Гена Портер с большим родимым пятном на шее и ничем внешне не примечательный Володя Высоцкий. С Геной мы потом сблизились, когда он стал артистом Московского тюза - разбитной был, шумный парень. Рано умер.
Из разговора за кофе выяснилось, что эти двое, еще с кем-то третьим, сочинили пьесу и сейчас ее проталкивают, но пока безуспешно. Потом Гена с Володей стали развлекать компанию анекдотами. Гитары, замечу, с ними не было. Артист, не веселящий публику анекдотами, - не артист. Так считает большинство артистов, ибо в большинстве своем они не могут не быть в центре внимания.
Анекдоты можно рассказывать по-разному: смешно и не смешно. Бывают истинные таланты в этом жанре, вспомним хотя бы Юрия Никулина. Но он был солист, - он один рассказывает, все вокруг смеются. Молодые Портер с Высоцким почему-то рассказывали свои анекдоты дуэтом: разыгрывали в лицах, подавали в форме диалогов. Получалась какая-то искусственность, а, главное, совершенно было не смешно.
Так познакомились.
Через некоторое время оказываюсь в будуарного типа комнатке (вокруг огромная коммунальная квартира, где-то в районе Маросейки). Занимаюсь тем, что правлю заметку для всё той же газеты "Труд". Заметку сочинила хозяйка комнаты, начинающая журналистка, хочет печататься. Ее имя хорошо помню, но не назову. Ей сейчас в районе семьдесяти, но я по-прежнему берегу ее девичью честь. Мы же не только для литературной правки собрались.
У нее ласковые теплые глазки и огромная грудь, просто удивительная. Но в данном вопросе довелось разобраться в ходе уже следующих визитов, потому что в тот, о котором речь, мне помешали.
В глубинах квартиры прозвучал входной звонок, начинающая журналистка ушла открыть, а вернулась, смущенная, с Володей Высоцким. Он явился без предупреждения.
Мы стали сидеть втроем, без выпивки, между прочим, только кофе, калякая о том, о сем.
"Как-то он меня засек некстати, решит, пожалуй, что, кроме правки, мне еще чего-то надо", - примерно так крутилось в моей голове, озабоченной не бросить тень на нравственность несостоявшейся пока партнерши. В сторону просторного не разобранного ложа старался не смотреть.
Что в тот момент думал Высоцкий, предположить было трудно, поскольку мне не было известно прошлое их отношений, и цель его прихода я мог рассматривать только как версию.
А дальше было, что было: мы оба поднялись, попрощались с хозяйкой и вдвоем вышли на улицу. Мирно беседуя, проследовали до метро "Дзержинская", а там расстались.
Может быть, он потом вернулся? Теперь не уточнишь.
Когда над пляжами Судака, где мы своей компанией каждое лето резвились дикарями, из магнитофонов и динамиков разносился зычный хрип с какими-то словами, я не врубался: ну, Володя Высоцкий, ну, все с ума сходят, у нас запрет - самый верный путь к известности, а чего там может быть особенного, если он анекдоты в лицах разыгрывает?! И я не вслушивался, отстранялся, претила удручающая массовидность этого увлечения.
Но как-то был позван на что-то семейное в дом к сыну ну очень высокого партийного деятеля. Очень. Женой этого сына оказалась моя однокашница. За столом - сплошной бомонд, несколько народных артистов, даже звезда из звезд - Татьяна Самойлова, уже, правда, располневшая. Пригласил ее на танец. Двигаемся. "Вы замечательно танцуете!" - сахарно кривлю душой. В ответ слышу: "А на каком, собственно, основании вы считаете себя вправе так со мной разговаривать?!"
От столь не совсем адекватной реакции ушло желание двигаться. Стало даже чуть жутковато. Вернул даму на место, а сам переместился к магнитофону, который стоял на полу и начал как раз воспроизводить Высоцкого.
Из главного партийного дома его запрещали, но в частных партийных домах крутили напропалую.
"Надо же когда-нибудь вслушаться в тексты!" - решаю для себя, опускаюсь на корточки и впервые начинаю воспринимать слова. И, говоря языком, искусствоведов, опупеваю! Оказывается, не самодеятельность! Очень похоже на настоящее!
Дальше - только мимолетности.
...Сталкиваемся в проходе между столиками в ресторане старого ВТО.
- Привет!
- Привет! Как ты?
- А я серьезным человеком стал: второй сын родился!
...Стоит вдалеке, у прозрачной стены тогдашнего Дворца съездов, за стеной - брусчатка, здесь пустынно - публика ушла в зал. Он в обтягивающей бежевой замше - будто статуя из старой кости. Машем друг другу руками.
И вот он умер, а все молчат. Я имею в виду прессу, радио и телевидение. Не справедливо.
А что, если все-таки дать материал? Помянуть по-человечески? Читатели наверняка скажут спасибо. У нас только одних подписчиков миллион. И еще миллион экземпляров расходятся в рознице.
А кто напишет? Кто рискнет? Первая кандидатура, которая приходит в голову - сценарист Эдуард Володарский. Он сам по себе крупный русский писатель и драматург, я это понял, когда имел с ним дело еще в Госкино, он был дружен с Высоцким, дружен по-настоящему, без трепа.
Звоню: "Эдик, напишете?"
Володарский сочинил быстро, и сам принес текст в редакцию. Текст был блистательным.
Мы отвели под эту публикацию полтора журнальных разворота. Вокруг эссе Володарского распределили фотографии: знаменитый портрет с гитарой, выполненный Валерием Плотниковым, кадры из фильмов "Вертикаль", "Место встречи изменить нельзя", "Плохой хороший человек", "Сказ про то, как царь Петр арапа женил", "Служили два товарища", "Единственная дорога" - Высоцкий в ролях. Получилось обильно, броско, в контексте момента даже нагло.
Чтобы обезопаситься, сделали вид, что не нам лично надо до зарезу написать о Высоцком, а что, мол, нас читатели об этом просят, просто умоляют. А читателям не откажешь! Поэтому тексту Володарского была предпослана такая сочиненная мною проза: "Дорогая редакция! Прошу вас рассказать о талантливом актере и поэте Владимире Семеновиче Высоцком, о его творческом пути, о работах в кино и театре. Скорблю о его раннем уходе из жизни, и хочется узнать о нем как можно больше. Сколько бы он мог сыграть ролей, написать хороших песен! А.М.Ефременко, 43 года, мастер вагонного депо, Ленинск-Кузнецкий Кемеровской обл."
Кандидатуру для подписи добывали работники отдела советского кино. Могло статься, что такого человека и не существовало вовсе. Но вполне мог быть, а это главное.
Дальше я прижал уши и стал ждать, что скажет цензура. Проглотит?
Нет, не проглотила! Меня срочно вызвали в Китайгородский проезд в Главлит к заместителю самого главного начальника. Пока ехал, думал: вообще снимут материал или что-то начнут исправлять? С учетом общей обстановки, скорее снимут вообще...
Перед пожилым человеком с серым лицом и в сером костюме лежала верстка "Советского экрана", развернутая на полосах с Высоцким.
- Вот мы здесь прочитали... Вы что, считаете, это интересно? - скучно спросил меня человек.
- Мы - массовый журнал, интересуются читатели...
- Ну, вот зачем вы тут пишете?.. - и он зачитал, не помню уже какую, фразу.
Можно было ликовать: если придирается к словам, значит материал оставит!
Я выхватил из кармана ручку и протянул ее человеку за столом:
- Вычеркните сами!
Моей ручкой он вычеркнул еще какие-то слова в середине текста, а над последним абзацем задумался. В нем Эдик вспоминал похоронную очередь на Таганке, описывал всеобщую печаль, упоминал милиционера, который стоял с непокрытой головой, и космонавта, который плакал.
- Вот здесь, в финале - очень с перебором! Даже космонавт у вас плачет! Давайте лучше последний абзац уберем!
- Давайте! - согласился я радостно. А сам подумал: так стало еще страшней, если мыслить в их логике! В первом варианте заключительный абзац Володарского переводил заметку в мягкий минор, как бы утишал предшествующий взволнованный настрой материала, теперь же вся трагедия потери неугодного, бунтующего, страдающего поэта обнажалась в его собственных строках, которые цитировал Володарский:
