Генри Филдинг - Амелия
– Дорогой сударь, – сказал Бут, – если вы говорите это всерьез, я, право, не знаю как и благодарить вас.
– Можете мне поверить, шутить я отнюдь не расположен, – воскликнул священник, – но благодарить меня вовсе незачем, тем более, если вы не знаете как.
– Сударь, – спросил Бут, – а не проявлю ли я тем самым неуважение к пригласившему нас полковнику? Ведь вы знаете, сколь многим я ему обязан.
– Не говорите мне о полковнике, – запротестовал священник, – прежде всего подобает служить церкви. Кроме того, сударь, у меня есть преимущество в правах и по отношению к вам самим: ведь не кто иной, как вы, похитили у меня мою маленькую овечку, ибо ее первой любовью был именно я.
– Что ж, сударь, – отвечал Бут, – если уж мне суждено такое несчастье, что я вынужден буду ее на кого-нибудь оставить, пусть тогда Амелия сама решает; впрочем, нетрудно будет, я думаю, предугадать, на кого падет ее выбор, поскольку из всех мужчин, после мужа, никто не пользуется у нее такой благосклонностью, как доктор Гаррисон.
– Если вы так считаете, – воскликнул доктор, – тогда ведите ее сюда пообедать с нами; как бы там ни было, а я настолько примерный христианин, что люблю тех, кто любит меня… Старый друг, я покажу вам мою дочь, потому что действительно ею горжусь… а вы, капитан Бут, если пожелаете, можете заодно прихватить с собой и моих внуков.
Произнеся в ответ несколько благодарственных слов, Бут ушел, чтобы выполнить пожелание священника. Как только он удалился, пожилой джентльмен спросил у доктора:
– Дорогой друг, откуда это у вас, скажите на милость, взялась дочь? Ведь вы, насколько мне известно, никогда не были женаты?
– И что из того? – откликнулся доктор. – Слыхали ли вы, к примеру, чтобы папа римский был женат? А ведь у некоторых из пап, я полагаю, были, тем не менее, сыновья и дочери; надеюсь, однако, что присутствующий здесь молодой джентльмен все же отпустит мне сей грех, не налагая на меня епитимью.
– У меня еще нет такой власти, – ответил молодой церковнослужитель, – ведь я рукоположен еще только в дьяконы.
– Ах, вон оно что, – воскликнул доктор Гаррисон, – ну что ж, в таком случае я отпущу себе этот грех сам. Да будет вам, дорогой друг, известно, что эта молодая женщина была дочерью моей соседки, которая уже умерла; надеюсь, Господь простил ей ее прегрешения, потому что она была очень виновата перед своим ребенком. Ее отец был моим близким знакомым и другом; более достойного человека на свете, мне кажется, еще не бывало. Он умер неожиданно, оставя детей малолетними, и, возможно, лишь неожиданность его кончины была причиной того, что он не вверил их моему попечению. И все же я сам взял в какой-то мере эту заботу на себя, в особенности о той, которую я называю своей дочерью. И то сказать, по мере того как она подрастала, в ней обнаруживалось столько прекрасных свойств души, что не надо было вспоминать о достоинствах ее отца, дабы проникнуться расположением к ней. Поэтому, когда я говорю, что не знаю существа прекраснее ее, то лишь воздаю ей должное, не более того. У нее ласковый нрав, благородная душа и открытое сердце… одним словом, характер у нее истинно христианский. Я могу с полным основанием называть ее божьей избранницей, чуждой какого бы то ни было вероломства.[265]
– Позвольте тогда поздравить вас с дочкой, – отозвался старый джентльмен, – ибо для такого человека, как вы, найти объект, достойный благоволения, это, полагаю, означает найти истинное сокровище.
– Да, – подтвердил доктор, – это поистине счастье.
– Ведь для людей вашего душевного склада, – добавил его собеседник, – величайшая трудность в том и состоит, чтобы отыскать того, кто достоин их доброты; ибо для души благородной нет ничего досаднее, нежели убедиться в том, что она сеяла семена добрых дел на почве, которая не может порождать иных плодов, кроме неблагодарности.
– Еще бы, – воскликнул доктор, – я прекрасно помню слова Фокилида:[266]
Μή κακόν εΰέρξης· σπείρειν ίσον έστ έvί πόντω.[267]
Но он рассуждает скорее как философ, нежели как христианин. Мне куда более по душе мысль, высказанная французским писателем, несомненно одним из лучших, кого я когда-либо читал; он порицает людей, жалующихся на то, что им часто платили злом за самые большие благодеяния.[268] Истинный христианин не может быть разочарован, если он не получил заслуженную им награду на этом свете; ведь это все равно как если бы поденщик вздумал жаловаться на то, что ему не заплатили за труды в середине дня.[269]
– Я, конечно, готов признать, – ответил гость, – что если рассматривать это с такой точки зрения…
– А с какой же еще точки зрения мы должны на это смотреть, – перебил его доктор. – Разве мы, подобно Агриппе,[270] только отчасти христиане? Или христианство лишь отвлеченная теория, а не руководство в нашей повседневной жизни?
– Руководство, вне всякого сомнения; вне всякого сомнения, руководство, – воскликнул гость. – Ваш пример мог, конечно, уже давно убедить меня в том, что мы должны делать добро всем.
– Простите меня, отец, – вмешался в разговор молодой церковнослужитель, – но это скорее соответствует языческому, а не христианскому вероучению. Гомер, насколько я помню, изображает некоего Аксила,[271] о котором он говорит, что тот
– Φίλος δ ήν άνθρωποισιΠάντας γάρ φιλέεσκεν[272]
Однако Платон, который более всех других приблизился к христианскому вероучению, осуждал подобную точку зрения как нечестивую; так, по крайней мере, говорит Евстафий[273] в своем фолио на странице 474.
– Да-да, я прекрасно это помню, – подтвердил доктор Гаррисон, – и то же самое говорит нам Варне[274] в своих комментариях к этому месту, но если вы помните его комментарий так же хорошо, как процитировали Евстафия, то могли бы присовокупить и суждение мистера Драйдена[275] в поддержку этих строк Гомера: он говорит, что ни у кого из латинских авторов он не обнаружил такого восхитительного примера столь всеобъемлющего человеколюбия. Вы могли бы также напомнить нам благородную мысль, которой мистер Варне заканчивает свой комментарий и которую он почерпнул из пятой главы Евангелия от Матфея.
– δς καΐ φάος ήελί,οιοΜίγδ άγαθοΐσι κακοΐσί τ έπ άνδράσιν άξανατέλλει[276]
Вот почему мне представляется, что такое отношение Аксила к людям подобает скорее христианину, а не язычнику, ибо Гомер не мог заимствовать его ни у кого из своих языческих богов. Кому же мы в таком случае подражаем, проявляя благожелательность ко всем людям без изъятия?
– У вас поразительная память! – воскликнул пожилой джентльмен. – Тебе, сынок, и впрямь не следует состязаться в таких вещах с доктором.
– Я не стану спешить со своим мнением, – воскликнул его сын. – Во всяком случае мне известно, как истолковывает эти строки святого Матфея мистер Пул[277]… он говорит, что это означает только «собирать на их голову горящие угли».[278] И как нам, скажите пожалуйста, понимать тогда строки, непосредственно предшествующие тем, что вы процитировали… «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас?»[279]
– Вам, мой юный джентльмен, я полагаю, известно, – сказал доктор, – как обыкновенно истолковывают эти слова. Упомянутый вами комментатор, мне кажется, говорит нам, что здесь не следует понимать любовь в буквальном смысле, в значении душевной снисходительности; вы можете ненавидеть своих врагов, как врагов Господних, и стремиться должным образом отомстить им во славу Его, да и ради себя стремиться умеренно взыскать с них; но только вам следует в таком случае любить их такой любовью, которая совместима с такими вещами… то есть, выражаясь яснее, вы должны любить их и ненавидеть, благословлять и проклинать, творить им благо и зло.
– Превосходно! Восхитительно! – воскликнул пожилой джентльмен. – У вас неподражаемый дар обращать разговор в шутку.
– Что до меня, – заметил его сын, – то я не одобряю шуток, когда речь идет о столь серьезных предметах.
– И я, разумеется, тоже, – согласился доктор, – а посему я изложу вам свое мнение как можно более серьезно. Эти два стиха,[280] взятые вместе, содержат весьма определенную заповедь, выраженную самыми ясными словами и подкрепленную красноречивейшим примером поведения Всевышнего, и, наконец, следование это заповеди великодушно вознаграждается тем, что, как сказано там же: «…дабы вы могли быть детьми…»[281] и так далее. Ни один человек, понимающий, что значит любить, благословлять и творить добро, не может превратно истолковать смысл этих строк. Однако, если они все же нуждаются в каком-то пояснении, то его можно в достаточной мере найти в том же Священном Писании. Итак, «если враг твой голоден, накорми его, если жаждет – напои его; не воздавай злом за зло или ругательством на ругательство; напротив – благословляй».[282] И эти слова, конечно же, не нуждаются в пояснениях тех людей, которые, будучи не в силах склонить свои души к покорности заповедям Писания, пытаются перетолковать Писание в соответствии со своими склонностями.
