Александр Янов - Россия и Европа- т.2
Для того ведь и создавалась теория культурно-исторических типов, чтобы предотвратить столь страшный конец России.
Н.Я.Данилевский. Цит. соч., с. 339"34°-
Там же, с. 339.
Там же, с. 370.
Там же, с. 341.
Немногие из наследников Данилевского в XIX веке оказались честны перед собою и читателями, открыто признавая, в чем был смысл его теории. Как признал, например, в 1888 году К.Н. Бесту- жев-Рюмин, «тесно жить в бараках, душа рвется на простор. Такой простор, такая историческая ширь открывается только кровавой борьбой. Страшно произнести это слово в наш слабонервный век, но произнести его надобно и надо готовиться к его осуществлению».127 Во имя чего нужна кровавая эта борьба? Бестужев-Рюмин не отшатывается и от этого вопроса: «славянская федерация мыслима только под главенством России. Осуществление же её возможно лишь по решению вопроса о Царьграде».128Понятно теперь, в чем коренилась единодушная решимость российской элиты в роковом июле 1914-го ввязаться в войнуза Константинополь? «Славяне, — говорил Данилевский, — как бы предчувствуя его и свое величие, назвали его Царьград. Это имя и по своему смыслу, и по тому, что оно славянское, есть будущее название этого города».129 Короче, вперед на Царьград, с нами Бог!
Само собою, сегодняшние наследники Данилевского предпочитают об этих сюжетах умалчивать. НиуА.А. Галактионова, ни у Н.А. Нарочницкой, не говоря уж об игумене Дамаскине, мы не найдем даже упоминания о гегемонии России в планируемой славянской федерации, об императивности «кровавой борьбы» за эту гегемонию или о войне как о «лекарстве». Б.П. Балуев ссылается в оправдание на другого раннего пропагандиста Данилевского Н.Н. Страхова, который в полемике с Соловьевым настойчиво подчеркивал, что «основная ценность [„России и Европы"] в новой теории всеобщей истории, а вопрос о славянстве и взаимоотношениях России и Европы — всего лишь частный случай, поясняющий эту новую общую теорию исторического процесса».130 Хорош, однако, частный случай! Данилевский, надо полагать, никогда не простил бы ни Страхову, ни Балуеву такого уничижения главного смысла своей работы. Зачем, спрашивается, выстраивал он всю эту громоздкую схему, если не для теоретического оправдания
Там же, с. 453.
Там же, с. 457.
Там же.
Б.П. Балуев. Цит. соч., с. 138.
войны с Европой за Царьград, как честно признал Бестужев-Рюмин? Действительный вопрос лишь в том, нужна ли была для оправдания этой войны такая искусственная и вдобавок еще, как мы видели, не выдерживающая даже прикосновения критики схема? Нужна ли была она, если еще за два десятилетия до Данилевского буквально то же самое, что он, говорил — без помощи всяких наукообразных спекуляций о «культурно-историческихтипах» — ранний Погодин?
Вспомним его монолог времен начала Крымской войны:
«Какая война может быть достойнее, человечнее, святее!.. Как русские, мы должны взять Константинополь. Как славяне, мы должны освободить своих старших единоплеменников... Как православные христиане, мы должны возвратить Святой Софии её вселенский крест... Константинополь был средоточием, столицею русской истории в протяжение её первых двухсот лет, которые так знаменательно соединяются и сходствуют с нашим временем, составляя одно целое, один замкнутый круг... Ион, наш славный враг Наполеон с утесов Св. Елены устремлял взор свой на Константинополь и в политическом своем ясновидении видел в нем столицу Европы, столицу миро. Кому же должна принадлежать по всем соображениям истории эта столица? Она должна принадлежать или лучше, она не может не принадлежать никому, кроме Востока, а представитель Востока есть Россия. Вперед! Сноми Бог/»131 Похоже, согласитесь, что вся разница между Погодиным и Данилевским лишь в том, что первый умел учиться на собственных ошибках, а второй нет. Именно поэтому, надо полагать, так высоко вознесен в сегодняшних националистических кругах России Данилевский, а Погодин практически забыт.
Глава седьмая
Национальная идея ВлаСТЬ ИМПврСКОГО
наваждения Осталось нам, собственно,
обсудить лишь два вопроса. Во-первых, как мог Данилевский поставить сгмо существование своей страны в зависимость от завоевания Константинополя и создания Славянского союза? Или, если угодно, как посмел он кощунственнот)тождествить
131 М.П. Погодин. Цит. соч., ее. 186,190,191.
свою агрессивную схему, пронизанную идеей императивности войны, с «жизненной сущностью» и даже «причиной бытуя» России? И во-вторых, почему именно этой схеме суждено было стать «историческим заветом» постниколаевской России, подтолкнув последнего императора и элиту страны на роковую для неё войну?
Конечно, даже в страшном сне не могло привидиться Данилевскому, что для реализации его схемы, пусть хоть частичной, неполной, понадобятся не только две мировые войны — это бы его как раз не смутило, — но и революция, и тотальная смена элиты, и другой, безбожный царь. Тем более, что схема его утверждала категорически: в России, в отличие от Европы, революция невозможна.132 Разумеется, это дает читателю некоторое представление о ценности пророчеств «русского Нострадамуса». Но будем справедливы, о связи своей воинственной схемы с революцией знать он не мог.
Была, однако, в его время масса вещей, о которых он мог и даже обязан был знать. Например, те, о которых знали его младшие современники Константин Леонтьев и Владимир Соловьев. Или те, что в конце концов понял его наученный горьким опытом старший современник Михаил Погодин. Или, по крайней мере, те, что были известны тогда любому русскому дипломату, мало-мальски поднаторевшему в славянских делах. Между тем они, хоть и по совершенно разным причинам, пришли к одному и тому же выводу: для России времен Данилевского стремиться к созданию Славянского союза было нетолько вредно, но, вполне возможно, и гибельно.
Ну, мог же он, право, хоть спросить у Погодина, почему тот отрекся от идеи Славянского союза как раз в то время, когда Данилевский писал свою книгу. Мог узнать у Леонтьева, почему тот находил, что не стремиться должны русские националисты к этому союзу, а напротив, как огня, «остерегаться быстрого разрешения всеславянского вопроса».133 Ибо, по мнению Леонтьева, именно оно и грозило России тем, чего так панически страшился Данилевский, «всё большей и большей и весьма пошлой буржуазной европеизацией» (одна из глав «России и Европы» так и называется: «Ев- ропейничанье — болезнь русской жизни»). Потому ведь и назвал
Н.Я. Данилевский. Цит. соч., с. 414.
Н.Н. Леонтьев. Собр. соч. в 12 томах, M., 1912-1914,т. 6, с. 189.
Леонтьев схему Данилевского «славяноволием», «славянопотвор- чеством», даже «славянобесием».134
Совсем по другим причинам находил утопичной идею Данилевского Соловьев. Он был уверен, что вовсе не Славянский союз возникнет на обломках Турции и Австрии, но «куча маленьких национальных королевств, которые только и ждут торжественного часа своего освобождения, чтобы броситься друг на друга».135 И оправдалось ведь это предвидение еще при жизни Данилевского. Уже в 1885 году Сербия и впрямь напала на Болгарию. В ту пору, правда, военная фортуна от неё отвернулась и, по словам князя В.П. Мещерского, «храбрый король сербский, знаменитый Милан, который не смел из трусости командовать армией», вынужден был «подписать все условия мира, предложенные Болгарией».136 Зато уже четверть века спустя Сербия — в союзе со вчерашним врагом Турцией — взяла реванш, наголову разгромив Болгарию. А России, как мы помним, пришлось лишь бессильно наблюдать за вцепившимися в горло друг другу славянскими клиентами. Правы были, выходит, Погодин и Соловьев: голубая мечта Данилевского — «славянская федерация под главенством России» — действительно оказалась мифом.
Окончательным, однако, приговором этой химере было мнение практика, на протяжении многих лет вовлеченного в славянские дела и притом «выдававшегося, — по мнению того же Мещерского, — по своим способностям и по своим осмысленным патриотическим взглядам».137 Мещерский записал монолог этого дипломата, имени которого он почему-то не называет, в 1885 году, т.е. опять-таки еще при жизни Данилевского. Но работал-то дипломат на Балканах именно в те годы, когда одно за другим выходили три издания «России и Европы». Вотего мнение:
«Освобождать, как мы освобождали наших братушек, значило на практике разводить себе под ногами злых шавок, которые и кусать нас готовы, и ходить нам мешают, и везде и всегда находятся поперек наших ног... Я думаю, наши братушки лучше это знают, чем мы, они не
