Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен
Пропасть между ними оставалась все той же, в глазах моих стояли слезы, тень моя куда-то сместилась, вытащенный было из-под кровати саквояж я затолкал обратно и из последних сил убрал беспорядок вокруг меня. Еще несколько часов, еще чуть-чуть. Держись. Улыбайся. Они собрались специально, чтобы порадовать тебя. По-прежнему ты в их глазах – глава семьи. Несмотря ни на что. А ты боялся позора. Ты видишь – твое исчезновение из их жизни – это не эпизод. Это событие. Может быть, даже катастрофа. Ожидали ли они такого поворота? Похоже, что нет. Похоже, что в их жизни разрыв ваших отношений разбивает им сердца. А ты видишь нагую еврейскую вдову с гладкой, без единой волосинки, кожей, простершуюся на постели. Образец фригидности. И себя ты видишь – потеряв голову от страсти, ты целуешь каждую клеточку ее тела, испытывая одновременно невообразимую нежность и неутолимую похоть. Но кто мог бы предположить, что в результате всего этого появится ребенок?
Гадди входит в комнату:
– Мама спрашивает, не хочешь ли ты чаю?
– Конечно, я выпью, старина. Пойдем вместе. – И я прижимаю его к себе, большого, неуклюжего. – Иди к Аси и покажи ему своих шелковичных червей и коконы. Когда он был в твоем возрасте, он тоже очень любил ставить опыты.
Я вытер свои слезы, надел рубашку и галстук, причесался и вышел к остальным. Яэль и Дина были в детской комнате с малышкой. Цви убирал постель под наблюдением Кедми. Аси стоял в стороне на балконе, стоял, курил и любовался открывающимся видом, весь погруженный в мрачные свои раздумья. Может быть, он вспоминал, как сам себе нанес удар там, в маленькой библиотеке? Или о том, как бросил в воздух соглашение о разводе? Что с ним происходит? Что с ним не так? Сломленный, опустошенный, не выдержавший испытания ее красотой. Гадди пытается привлечь его внимание своей коробкой с червями и коконами. Аси машинально кивает и глядит на меня. Я подхожу к нему.
– Жаль, что мы так и не сумели организовать наше время, чтобы побыть вдвоем, правда? Этот чертов такой короткий визит… Это он во всем виноват…
– Ну так как все там было?
– Где?
– Там, где вы были.
– Лучше, чем можно было ожидать. Но я ведь уже все рассказал тебе по телефону. Сама церемония оказалась предельно короткой.
– Так или иначе, все закончилось.
– Да.
– А мама?
– Что ты имеешь в виду?
– С ней тоже все было в порядке?
– В каком смысле? Да…
– Она вела себя тихо?
– Вполне. Почему бы ей вести себя иначе?
– Яэль сказала мне, что один из рабби доставил всем неприятности.
– Да… Но он не слишком в этом преуспел. Молодой фанатик… К счастью, рабби Машаш призвал его к порядку.
– А она… Что, она и на самом деле хотела, чтобы ее выписали? Врачи на это готовы пойти?
В его голосе явно прозвучала тревога.
– Я не знаю. Возможно. Во всяком случае, ее лечащий врач сказал, что не видит никаких противопоказаний.
– Но если так… Куда же она пойдет? – Он не дает мне договорить, и я слышу его частое дыхание, словно у него одышка.
– Я на самом деле не знаю, Аси. Она может идти куда захочет. Теперь она ваша. Целиком. Ваша, а не моя.
– Что… Никаких даже намеков о ее планах?
– Нет. Я не стал выспрашивать ее о них.
– Не говорила она что-либо об Иерусалиме?
– Об Иерусалиме?
– Ладно, забыли…
Он и в самом деле ненавидел ее.
– Ты ведь знаешь, что я… словом, я должен передать тебе доверенность, чтобы ты мог официально оформить передачу ей моей доли собственности на квартиру.
– А почему ты решил доверить это мне? Почему не Цви… или Кедми?
– Потому что я хочу, чтобы это сделал именно ты. Цви может прийти в голову все что угодно, вплоть до… Ты знаешь, каков он, чуть дело коснется денег. А что до Кедми… Это не его бизнес. Я хочу, чтобы именно ты позаботился обо всем. Это не займет у тебя слишком много времени.
Он слушает меня, не произнося ни слова.
– Ну, а как вообще идут твои дела, Аси? Как поживает твоя Вера Засулич?
Захваченный врасплох, он пошел пятнами:
– При чем здесь Вера Засулич?
– Я как раз думал о ней. Твои студенты… Я вспомнил о тех нескольких минутах твоей лекции, которую мне довелось услышать… Я был просто в восторге от того, как ты это делал… Как излагал свои идеи… Я говорю совершенно честно. Все это меня просто потрясло. Пожалуйста, не забудь прислать мне свои публикации. Обещаю тебе ответить… Мне просто стыдно, что тогда я не… До сих пор не могу себе простить…
– Забудь это…
Цви опять появился в комнате, дружески болтая с Диной. Кедми демонстративно продолжал сидеть в кресле с газетой, насмешливые его маленькие глазки поглядывали в разные стороны, выискивая цель для очередной реплики.
Яэль готовила чай. Становилось все светлее, но теплее не стало. Похоже, что длинные портьеры задерживали солнечные лучи, но, так или иначе, день набирал силу. В отличие от весны. Сквозь окна, открывавшие прекрасный вид на белые домики, окаймленные зелеными рощицами, доносился приглушенный шум невидимой автодороги с ее потоком машин. Яэль расставила чайные чашки, тяжелое лицо ее раскраснелось от удовольствия, может быть, еще и потому, что накрывать на стол ей помогала Дина с ее удивительной грациозностью. Я улыбался, глядя на нее, и почему-то ожидал, что она захочет со мной поговорить, хотя до настоящей минуты она скорее избегала общения со мной, не исключено, что оставив его на потом. Гадди принес поднос, полный горячих лепешек, пит… Аси расспрашивал Кедми о новостях и получал развернутые объяснения. Цви разразился потоком сомнительных острот, а я разглядывал свое потомство, волею случая собравшееся вместе – и вместе со мной. А затем перевел свой взгляд на окно и в последний, по-видимому, раз увидел вдалеке, у самой границы с Ливаном, вырисовавшийся с поразительной четкостью высокий белый утес Рош-а-Никра.
Что ж… Родина навсегда останется родиной. Именно отсюда начинается сладкий сердцу горизонт. Здесь возникают звуки, которые я слышу, где бы я ни находился, – тонкий посвист ветра, шум ленивого прибоя, щебет птиц. Моя страна… которую я покидаю. Моя семья, которую… которая… Вот сидит она вокруг меня… Безостановочно и даже самозабвенно как-то все пьют чай. Быстро исчезают с подноса горячие лепешки. Прозрачен мерцающий свет. Обрывки разговоров. Цви вспоминает о каком-то из своих недавних приключений. Я поражаюсь красоте его речи – даже не верится, что это он. Я думаю без конца все о том же – каким они увидели меня в этот раз. Быть может, последний. Разочарованы ли они? Или они отказались наконец от роли моих судей? Вот я сижу среди них – старый, потерпевший поражение отец. Странный тип. Неудачник. Кедми продолжает просвещать всех в отношении политики. Я вижу, как в глазах Аси загорается полемический огонек. Цинизм Кедми вот-вот подвергнется контратаке. Это не шутки. Исторические примеры, относящиеся к различным периодам, – такие аргументы даже разговорчивому юристу опровергнуть будет непросто. Аси говорит отточенными фразами. Что ж, говорить мои сыновья научились. Я научил их. Много это или мало – но это так. Научил их я. Боюсь, что только этому. Ах, вот еще: точно, как и я, Цви держит чашку с чаем двумя пальцами – большим и указательным.
Мои дальнейшие мысли по этому поводу прерывает звонок в дверь.
Быстрее всех отзывается на это Гадди. Вернувшись, он говорит, обращаясь к Цви:
– Там кто-то спрашивает тебя…
Цви никак не реагирует и не делает попытки даже встать со стула. Он закрывает глаза и говорит безнадежным голосом:
– Что я могу поделать? Скажи ему, пусть войдет.
Кальдерон входит нерешительно, не поднимая на нас взгляда. Я быстро поднимаюсь, чтобы взять его под защиту, из страха, что Кедми не упустит случая блеснуть одной из своих грязных шуточек. Но когда я начинаю по очереди представлять ему членов нашей семьи, оказывается, что он знает всех, и, робко протягивая руку, обращается ко всем по имени.
– Да, да, я знаю… – бормочет он. – Рад встретить вас, госпожа Каминка. Вы ведь добирались сюда из Иерусалима, не так ли… и вы тоже, доктор Каминка… Госпожа и господин Кедми, как поживаете? – После чего, потрепав Гадди по волосам, вручает ему, достав из кармана, плитку шоколада. – Рад видеть вас всех. – Но взгляд его избегает Цви. – Я вижу, что здесь собрались все, кроме Ракефет. Где же она?
