Семь плюс семь - Пьер Грипари
Самое забавное, что на следующее лето, в 1937 году, Бородач и в самом деле поссорился с графом. Граф де Кракуняс не пожелал перестраивать замок, а взятые в долг деньги прокутил в Париже. Но как и где, я не знаю.
Больше всех огорчилась мадам Бородач. Что же касается долга, то его отложили надолго. Потом отсрочку продлили: в результате о нем забыли. Бородачи своих денег так больше и не получили.
Поль огорчался очень, но вовсе не из-за денег. Дом-то уже был куплен. Родители его обживали, обновляли и обставляли. Обошелся он дорого, и хотелось проводить в нем не две-три недели, а все лето. И Поль понял, что моря ему уже не видать.
Именно тогда ему приснился удивительный сон.
Я его смотрел вместе с ним. Я люблю сновидения. Сны моих обитателей — моя душа. А сон Поля был просто прекрасен.
Впервые он нам приснился августовской ночью 1937 года. День накануне был очень жарким. Накаленные солнцем улицы хранили тепло даже после полуночи. Крестьяне, в потемках возвращавшиеся в город из дышащих ночной свежестью виноградников, оказывались словно бы в горячей печи. Поль спал, разметавшись по кровати, одеяло сползло на пол. В распахнутое окно светила луна. Во сне Полю слышались какой-то шелест, шуршание, шепот: то ли стрекотали кузнечики, то ли шумела кровь в ушах. А может, то звенели в глубокой тишине уснувшие реки и луга, чей голос доносится до нас далеким невнятным гулом. Полю снится: вот он встает, по ступенькам выходит в сад, минуя его спускается вниз, но не к набережной Луары, а к берегу моря. Перед Полем белеет полоска песка, на которую шурша накатываются вечные странники — волны, огромные бархатные, таинственные. А рядом, среди прибрежных скал, прячется крошечный рыбацкий городок — это я, Сен-Деода, каким Поль увидел меня во сне.
Знаете ли, этот сон и меня разбудил — не так-то часто я и мои горожане видим по ночам сны, тем более такие прекрасные. Сон напомнил мне, что я тоже был маленьким портовым городком и что это было славное время. И так мне захотелось очутиться вместе с Полем на морском берегу, что я подумал: а не попробовать ли вернуть обратно прошлое? Меня радовала эта фантазия, хотя, разумеется, прельщало не столько само возвращение в прошлое, сколько воспоминания о нем. Мы жили грезами. Воображение медленно, но верно овладевало нами. Мы еще не ведали, что мечты — это сила, способная с неторопливым постоянством творить чудеса, побеждая разум.
Каждую ночь Поль во сне отправлялся на сказочном корабле к дальнему острову или плескался у берега в теплых волнах. Мальчик был счастлив, и я с ним вместе.
Осенью, когда Бородачи уехали в Париж, меня посетила идея: а не начать ли и в самом деле путешествие в прошлое? И представьте, к собственному моему удивлению, я его начал без всякого затруднения. Миг — и одна из плит с железным кольцом уже мирно лежит на берегу морском в уютной маленькой бухточке, где и мелкий белоснежный песок, и ласковый плеск — все-все как было в том сне.
А мои обитатели ничего и не заметили. Только один старичок, гуляя со своей старушкой по набережной, невнятно прошамкал:
— Послушай, разве не здесь лежала вчера плита? Та, в которой кольцо. Куда она подевалась?
Старушка пожала плечами:
— Скажешь тоже! Кабы лежала, тут бы и оставалась, кому она нужна!
— Твоя правда, — прошамкал старичок равнодушно.
Окрыленный удачей, я в сумерках перенес в бухту большой фонарь, выхвативший из тьмы морские брызги. Затем доставил на новое место древние стены, потом домики: один ветхий, полуразрушенный, другой целый, но пустой, и еще лачужку, где мыкались бедняки, почти нищие муж с женой.
Тут горожане встрепенулись. Господин Далор, мой мэр, пустился на поиски городского имущества. Поначалу он решил, что на плиты позарились грабители. Но плиты и прочие предметы нашлись в трехстах километрах, на побережье. Ценой немалых усилий фонарь возвратили домой. Ведь он у нас единственный и когда-то обошелся моим жителям в изрядную сумму.
Аббат Седер, мой кюре, в связи со всеми событиями утверждал, что в наказание за грех неверия, нечистая сила нас посетила по Божьему велению. Клевета! Никогда я с нечистой силой не знался! А что до греха неверия, должен признаться: мои горожане и окрестные крестьяне ходят в церковь только крестить детей, венчаться да отпевать умерших. Воскресенье мужчины проводят дома или в соседнем кабачке, позволяя женам и дочкам, если те хотят, сходить на богослужение. В наших местах полагают, что детей пеленать, стряпать, стирать, как и душу спасать — это женское дело.
Весь 1938 год, начиная с января, я воевал, и не зря (из сложных положений с честью выходя), то с кюре, то с мэром, то с обоими вместе. Наша борьба началась из-за фонаря. Вернув его обратно на берег, я затем стал переносить туда и дома́. Хотелось узнать, как обитатели отнесутся к своему новому местожительству. Две-три семьи сбежали обратно. Для них, как оказалось, огород и сад были дороже дома. Зато другие предпочли берег моря, где принялись ловить рыбу и неспеша копать новые огороды.
С этих пор мои жители разбились на два лагеря: одни, поняв мое желание, согласились следовать за мной к морю, другие по-прежнему боялись сатанинского искушения и трогаться с места не желали. Они запирали окна, двери и, перекрестясь истово, клялись выстоять против нечистого. Кюре и мэр были того же мнения, выступая против дьявольского наваждения.
И вот в феврале, в ночь с субботы на воскресенье, я решил положить конец раздорам. Взял и унес… собор к морю. Поутру кюре Седер пришел служить мессу и увидел вместо собора пустое место. Бедняга, осенив себя крестным знамением, стал стучаться во все двери, выпрашивая у горожан деньги на новый храм. К несчастью, прижимистые прихожане скупились на пожертвования. Оно и понятно, про себя каждый думал: кто знает, куда ветер подует — не отправимся ли мы вскоре к своему старому храму на берег моря вместе с домом, коровой и всем скарбом. На что нам тогда новый храм?
И кюре Седер сдался. Если Божий дом, говорил он, чудом снялся с насиженного
