Нелли Шульман - Вельяминовы.Дорога на восток.Книга вторая
-Кузен Дэниел, - услышал он растерянный голос. «Кузен Дэниел, я прошу вас, не надо, это грех…»
-Я ведь совсем один, кузина Дина, - едва слышно, горько, сказал Дэниел. «Живу на постоялых
дворах, у друзей…, Никто меня не ждет, никому я не нужен,…Пожалуйста, не будьте такой
жестокой, я прошу вас…, Один поцелуй, всего только один..., Я, - он помолчал, - я буду вспоминать
его, всю жизнь…»
Мужчина опустился на колени. Дина почувствовала мимолетное, нежное, прикосновение его губ.
Она заставила себя отстраниться, слыша, как стучит ее сердце, - беспорядочно, глухо.
-Спасибо, - Дэниел помолчал, - Дина. Спасибо вам. Мы с вами еще увидимся, обещаю.
Он поднялся и, коротко поклонившись, вышел. Дина откинулась на спинку скамейки, глядя на свои
дрожащие пальцы. Только плач Батшевы погнал ее в дом, в спальное крыло. Она дала дочери
грудь и долго сидела на кровати, ласково укачивая ее: «Нет, нет, я не смогу, не смогу…»
Дина сняла бриллиантовые серьги. Положив их на серебряный поднос, встряхнув непокрытыми
волосами, она улыбнулась: «Тебя так все хвалили за обедом, Аарон, и новый староста синагоги, и
его жена…, Так приятно».
Она стала заплетать косы. Муж, что уже полулежал в постели, читая что-то, попросил: «Иди сюда,
милая».
Дина присела рядом. Аарон, замявшись, взял ее маленькую руку: «Предлагают тут мне остаться,
Динале. В новый город поехать, мы сегодня с равом Гершомом говорили об этом…, Понимаешь,
все хорошо, и дом у нас будет, большой, и девочки будут учиться…, Но я буду тосковать по
Иерусалиму, я знаю, - он тяжело вздохнул. Дина приникла головой к его плечу:
-Я не устою. Если мы будем жить там, в столице, - я не устою. Он будет рядом, мы будем
видеться…Господи, прости меня, я согрешила, я знаю, нельзя было позволять ему то, что я
позволила….
Она поцеловала мужа в щеку: «Тебе же лучше в Святой Земле, Аарон. А мне и девочкам - хорошо
там, где хорошо тебе. Так что следующим летом вернемся, как и решили».
Батшева заворочалась в колыбели. Дина, поднявшись, взяв дочь - повернулась к мужу. Он смотрел
на нее - темными, красивыми глазами: «Иди сюда, с маленькой». Аарон отложил книгу и устроил
их в своих руках. Он смотрел на то, как кормит жена, обнимая ее, шепча на ухо что-то нежное.
Дина, закрыв глаза, сказала себе: «Обещаю, больше никогда не оступлюсь».
-Я люблю вас, - Аарон полюбовался спокойным личиком Батшевы и запел: «Durme, durme, mi alma
donzel a, durme, durme, sin ansia y dolor».
-Без горя и несчастий, - Дина помолчала и повторила: «Без горя и несчастий. Я уверена, Аарон, так
и будет».
Пролог
Варенн, Франция, июнь 1791 года
Роскошная карета, запряженная четверкой гнедых, медленно ехала по накатанной, широкой
дороге. Вокруг зеленели поля, вдалеке, над лесом, кружились какие-то птицы. Кучер - маленького
роста, плотный, коротко остриженный, приоткрыл окошечко: «Там застава, ваша светлость».
-Спасибо, Робер, - одними губами отозвался Джон. Он потер ноющий висок, и, поправив свой
шелковый галстук, поиграл перстнями на пальцах:
-Ничего страшного, до Монмеди всего двадцать пять миль. Это, наверняка, последняя проверка
документов перед границей. К вечеру будем уже во Фландрии, там ждет мой сын. Ваш брат, -
герцог поклонился невысокой, белокурой женщине с усталым лицом, в простом платье служанки,
- ваш брат, император Леопольд, ваше величество, - согласен отправить австрийские войска
против армии бунтовщиков.
-Долой дворян! - раздался чей-то залихватский голос с дороги. В золоченую дверцу ударился
комок грязи. Робер щелкнул кнутом, карета покатилась быстрее. Женщина, посмотрев
припухшими, голубыми глазами вслед отряду солдат, что шел к Парижу - перекрестилась.
-Луи, ты слышал? - тихо сказала она мужу, что сидел, прижавшись виском к шелковой обивке
кареты. Он был в ливрее лакея, с коротко постриженными белокурыми волосами. «У него же
седина, - поняла Мария-Антуанетта. «Господи, бедный мой, ему и сорока нет. Как постарел за это
время, что нас в Тюильри держали. Только бы с детьми все хорошо было. Ничего, сейчас выедем
из Франции, и все образуется».
-Луи, - она потормошила мужа, - мой брат согласен помочь нашей борьбе, это очень хорошие
новости!
-Да, - безразлично ответил король и закрыл голубые глаза.
-Второй год он такой, - зло подумал Джон, доставая кожаную папку с бумагами. «Как из Версаля их
в Париж привезли - либо молчит, либо вздыхает: «Делайте, как знаете». И по ночам плачет,
королева Марте говорила, что укачивает его, как ребенка. Будем надеяться, за границей это у него
пройдет, иначе вести соединенные силы Европы на Францию придется мне. Или Марте, - Джон
усмехнулся. Герцог шепнул жене, что, сидя рядом, углубилась в маленький, испещренный
математическими символами, блокнот: «Убирай это, еще, не приведи Господь, карету обыскивать
будут».
-Это не то, что ты думаешь, - Марта подняла зеленые глаза: «Это просто мои заметки, с последнего
занятия у Лагранжа».
Она все-таки сунула блокнот в бархатный мешочек: «Посмотрю, как там дети».
Они с Теодором медленно шли по набережной Августинок. Марта взглянула на темную громаду
дворца Тюильри. Поежившись, она запахнула бархатную накидку, - весна была сырой, деревья в
парке были окружены лужами. Через мост, печатая шаг, шел отряд Национальной Гвардии - в
треуголках, с трехцветными кокардами.
Теодор внезапно усмехнулся:
-Грибоваль, он артиллерией занимается, пошел к Карно, этому приятелю Робеспьера, что за
армию отвечает в Национальном Собрании. Я бы запретил, если бы знал, не хочу в это влезать.
Сказал, что месье Корнель нам нужен, он отличный инженер, оружейник..., Карно ответил, что
Франции, прежде всего, нужны французы, а не люди непонятного происхождения. Так что из
Арсенала меня уволили, хорошо еще, что в Горной школе пока держат.
Марта помолчала: «Констанца приходила, говорила, что у Лавуазье они газы какие-то просили...»
-Антуан им отказал, - Теодор остановился и закурил, - объяснил, что не считает возможным
подвергать опасности жизнь людей, это первое, и второе - мы не умеем вырабатывать эти газы в
промышленных масштабах.
-Но ведь, - Марта повертела на пальце синий алмаз, - можно научиться...
Теодор прислонился к мокрому граниту набережной. «Можно, - согласился он. «Для этого надо
поменьше кричать на площадях и больше - тратить деньги на науку. При монархии хотя бы золота
не жалели на это».
-Так до сих пор монархия, - упрямо заметила Марта, накидывая на голову капюшон накидки -
пошел мелкий дождь.
-Это ненадолго, - мрачно сказал Федор, раскуривая сигару. «Месье Робеспьер, уверяю тебя, спит и
видит - как бы ему взобраться куда-нибудь повыше и руководить нацией. И нас, - он горько
усмехнулся, - «врагов народа», как пишет в своей газетенке Марат, - выгнать за границу. Ты же
сама говорила, пасынок твой в Вене только и делает, что эмигрантов привечает. Маршал де
Брольи, уже, говорят, там отряды военные формирует.
-Уезжал бы ты с нами, - тоскливо попросила Марта, глядя в его голубые, окруженные мелкими
морщинами глаза. «Правда, Теодор..., Констанцу не тронут, у нее английский паспорт, да и не
бросит она месье Лавуазье, никогда, а вот тебя..., Посадим тебя на козлы, вместе с Робером,
вторым кучером. Зачем рисковать?»
Красивое лицо замкнулось. Он коротко ответил, выбросив окурок в Сену: «Затем, что тут женщина
и ребенок, которые нуждаются в моей защите. Пока я жив, я их не оставлю. И нечего об этом
больше говорить».
Они распрощались у подъезда. Федор, поднимаясь наверх, расстегивая сюртук - вынул из кармана
икону. «Почти незаметно, - пробормотал он, рассматривая аккуратно заделанную дыру от пули. «Я
и краску такую же подобрал. Хорошо еще, что месье Максимилиан не в лик попал, с ним бы я не
справился. Спасла она Питера, конечно, придержала пулю. Как это Бойер говорил - на дюйм
левее, месье Кроу, и пришлось бы заказывать погребальную мессу. И так, бедняга - до зимы в
постели провалялся. А месье Максимилиану Питер локоть прострелил, правый. У него рука до сих
пор плохо действует. Так ему и надо, - Федор ядовито рассмеялся и позвонил.
Франсуа читал «Друг народа».
-Задницу подтирать, - коротко заметил охранник, поднимаясь, пожимая руку Федору, - и то не
годится. Месье Марат на бумаге экономит, грубая она. Спит маленький, - лицо Франсуа озарилось
неожиданной, нежной улыбкой.
Но Мишель не спал. Он сидел в своей маленькой, под кружевным пологом, кроватке, возясь с
искусно выточенными, деревянными игрушками.
Ребенок обернулся. Уверенно поднявшись, держась за ореховые перила, Мишель весело сказал:
