Виктор Максимов - Пентаграмма

Максимов Виктор

Пентаграмма

Виктор Максимов

Пентаграмма

Глава первая: Виктор

Около семи часов утра. Однокомнатная студенческая квартира с узкой кроватью, шкафом и множеством книг. Книги сложены стопками в углу за шкафом, навалены кипой под кроватью, разбросаны по всему помещению. За окном первые сумеречные проблески наступающего дня. В квартире везде горит свет - в комнате, в крошечной прихожей, в туалете, в кухне с пустым холодильником и кучей грязной посуды в умывальнике. На помятой несвежей постели лежит молодой человек. Он одет по пояс (снизу), его руки покоятся, слегка подрагивая пальцами, на впалой груди с одинокими волосками, на его нездорово бледном лице запущенная щетина. Его глаза прикрыты, но он не спит - его губы чуть заметно шевелятся, сомкнутые веки напряжены. Его зовут Виктор Максимов. Проходит несколько минут. Виктор прижимает кончики пальцев к вискам и с силой массирует их. Его губы шевелятся заметнее. Можно разобрать еле слышные обрывки фраз: "...никогда... никогда не видел ее такой прекрасной... божественной и земной одно...одновременно... прекрасной и... и отталкивающей ...вместе с тем отталкивающей... он удивился... нет, поразился... как.. как прекрасна и вместе с тем отталкивающа беременная женщина..." Виктор садится на кровати, открыв глаза, и глядит в потолок. Затем он глубоко вдыхает и шумно выдыхает, снова вдыхает и выдыхает, встает с кровати и садится за письменный стол. Стол завален книгами, скомканной бумагой и разным мусором, но центр стола освобожден от всего этого - там лежит шариковая авторучка и чистый лист бумаги. Виктор с явным страхом смотрит в ее безупречно белую гладь. Он боится чистой бумаги. Он очень боится чистой бумаги. Он ужасается ей. Он панически не переносит ее. Виктор неуверенно берет авторучку и постукивает ей по столу, по-прежнему глядя на лист. Захаров сказал: "Писатель, поэт, художник письма всегда остается в каком-то роде дилетантом, каким бы признаным он не был, и сколько бы текстов он не создал на своем веку. Он никогда не будет властен над бумагой всецело, он и она - равноценные партнеры, равносильные противники. Автор попадает в ее белизну как в чащу джунглей и своим текстом, своими словами прокладывает себе дорогу назад в реальность, и его тропы никогда не повторяются". Виктор с сомнением смотрит на лист бумаги перед ним и понимает, что все что он делает, что все уже сделанное и все то, что он еще сделает бессмысленно. Он поворачивает глаза вправо, смотрит на часы (там десять минут восьмого) и понимает, что его жизнь - бессмысленна. С какой-то надеждой он разворачивается к окну, смотрит на бледно-серое рассветающее небо и явственно прочитывает в нем: все-все-все бес-смыс-лен-но. Он бросает ручку, встает из-за стола и снова ложится на кровать лицом в подушку. Захаров сказал: "Литература - это больше чем профессия, занятие или увлечение. Литература - это жизнь, это свой мир, при чем почти автономный от всеобщей реальности. Поэтому в задачи литературы не входит учить нас чему-нибудь, доказывать нам что-нибудь, разрешать наши проблемы. Она просто живет своей жизнью в отношениях с читателем, заявляет о своем существовании через тексты, и через тексты же приглашает нас посетить свой мир". Виктор поворачивается на бок и поджимает под себя ноги. А еще Захаров сказал: "Художником всегда движет страдание. О чем бы не говорилось в его текстах, пусть даже о Родине и о природе, пусть это даже детские стишки. Настоящий автор всегда ищет упорядоченности своей внутренней дисгармонии и находит ее одним лишь известным ему способом - в рамках своего текста, да и то на недолгий срок. Заметь, что вся серьезная, воистину великая литература всегда беспощадно настроена по отношению к чувствам читателя, она призывает его природниться к своей боли и тоске. Ведь только в этих состояниях человек начинает задумываться о высоком - о Боге, о предназначении себя и человека вообще, о природе вещей. А когда человеку хорошо - тут и думать-то незачем - он счастливое беззаботное животное". Виктор переворачивается на спину и смотрит на часы. Его глаза следят за ходом секундной стрелки. Он помогает ей своим взглядом, подталкивает ее изо всех сил, лишь бы скорее закончить эту ночь. Ему хочется напиться. Ему хочется умереть. Ему хочеться разучиться хотеть писать. Ему хочется чтобы его текст был уже написан. Неожиданно дребезжит телефон. Виктор вздрагивает и больше никак не реагирует на звонок. Он знает, что звонит его мама. С мамой он говорить не хочет. Он не хочет говорить ни с кем. Он вообще уже ничего не хочет, только чтобы его оставили в покое. Телефон в десятый раз повторяет свою раздражительную трель. Виктор обреченно протягивает руку и снимает трубку. - Да, мама. - Привет, Витюша. Я разбудила тебя? - Нет... - Ты давно встал? - Вообще-то я еще не ложился. - Как не ложился?! (голос мамы становится озабоченным) У тебя снова бессоница? - Я работал, мама... Я писал. - Витя, мы ведь с тобой говорили об этом. Ты же обещал мне ночью спать. А писать можно и днем. - Я не могу писать мне днем. Я пишу когда мне пишется. Мне так естественно. - Господи, ну скажи мне, ну зачем тебе все это надо? (голос мамы становится раздражительным) - Это моя жизнь. Я тебе это не раз объяснял. Я - писатель. Я не могу иначе. - Можешь! Все могут и ты можешь! Тебе этот твой Захаров голову заморочил, а ты и поддаешься ему. Нашел себе мороку! (мама понижает голос) Витенька, родной, все живут нормально, один ты не хочешь, голову себе забил ерундой... вернее тебе тот забил, а ты... - Перестань! Слышишь, перестань!!! "Жить нормально"?! "Жить как все"?! Не говори мне этих слов, меня тошнит от них! Когда-нибудь настнет время и выражение "жить как все" будет приравнено к оскорблениям... - Витенька, ну зачем ты опять начинаешь? Я же хочу как лучше. Я же твоя мать, в конце концов... (голос мамы вздрагивает) - Мама, не надо, мама, успокойся... Я делаю все, что могу. Ты сама не хочешь идти мне навстречу, не хочешь принять меня таким какой я есть. Привыкла жить по каким-то правилам, и мне их хочешь навязать. А я плевать хотел на все правила... я сам себе правила... - Господи, Господиии... У всех дети как дети, одна я как белая ворона. За что ты так со мной, Витя? За всю моя любовь, вложенную в тебя, ты ни капли не отдал назад... Леша вон учится на юридическом... - Пускай учится. - ...У Зои Боря работает в компьютерном магазине... - И пускай работает! - Когда ты съездишь в гимназию свою? - Завтра. - У тебя каждый раз "завтра". Ох... Ффух... Как вчера прошел вечер с Ирой? - Хорошо. - Куда вы ходили? - Нуу... этта... в кино. Потом в бар зашли. - В бар? Витя, тебе же нельзя ничего такого! - Я знаю... Я колу пил... - А Ира что? - Ну как что... Ну, пиво вроде. - Ну а кино какое было? - Интересное. - Комедия? - Боевик. - А как называется? - Этот...как там...нуу... Мама, в общем мы никуда не ходили. - Как не ходили? А что же вы делали? - Ничего! Я позвонил ей и отменил встречу... - Почему? Ты себя плохо чувствовал? - Нет... - Ну а что тогда? Тебе Ира не нравится? - Нравится, почему же... - Хотя ты прав. У нее ноги толстоватые. И вообще, тихоня такая... Тебе нравятся с задоринкой, я знаю. Вот у моей подруги сестра младшая недавно к нам на работу приходила, так она... - Мама! Сколько можно?! Я не маленький ребенок! Не нужно мне никакой сестры! Ни младшей ни старшей! Я хочу быть один! Мне все надоели! Всем от меня нужно что-то! Господи, как я устал... Я хочу быть один. Просто один... Только я и лист бумаги... (в трубке молчание) Мама... - Витенька, ничего, ничего, сынок, все пройдет. Все образуется, все станет на свои места. Нужно только переждать, время всегда лечит. Мне доктор так и сказал. Ты только таблеточки не забывай пить, и все уладится. Ты уже выпил утренние кстати? - Дда... сейчас выпью. - Вот и умница. Все, зайка, не скучай, я после работы сразу к тебе, да? - Ладно... - А я на работе показала твои рассказы. Некоторым понравились, но говорят, что сложные такие, философские... Я сама там многого не понимаю. Ты пиши лучше такие, ну, для души... А то у тебя там смерть да смерть, ужас просто! Может ты от этого такой нервный? - Мама, со мной все в порядке. - Ну, будем надеяться. Все, я побежала. Целую. - Угу... Виктор кладет трубку и идет на кухню. Там он открывает шкафчик над умывальником и берет с полки баночку с таблетками. Он ее держит в руке несколько секунд, раздумывая, потом ставит обратно, толкает дверцу шкафчика, открывает холодильник, берет начатую бутылку красного вина, наливает себе стакан и выпивает его залпом, слегка морщась. Затем ставит бутылку на место, закрывает холодильник, прижимается спиной к стене и медленно съезжает по ней на корточки. Виктор сидит и смотрит на поднимающееся из-за домов солнце.

Глава вторая: Костик и Наташа

В ванную комнату на цыпочках входит мужчина лет 30-35. Его жена с дочкой еще спят, и он двигается как можно тише, чтобы не разбудить их. Он с трудом сдерживает какой-то внутренний ажиотаж, нетерпение, которое заставляет его руки слегка подрагивать. Под мышкой он держит синюю жестяную коробку из-под печенья, в которой негромко что-то перекатывается. Его зовут Костик. Костик присаживается на коврик напротив унитаза и ставит перед собой свой "джентельменский набор" (так он называет синюю коробку с ее содержимым). Сняв крышку, он начинает доставать оттуда необходимые для утренней процедуры предметы: небольшую полусогнутую ложку, пластмассовую "лимонку" с раствором лимонной же кислоты, шнурок, клочок ваты, зажигалку Zippo, одноразовый шприц многоразового использования, игла которого завернута в обрывок туалетной бумаги и, наконец, прозрачный кулечек с героином. Руки Костика дрожат от предвкушения, что само собой понятно, но его движения точны и аккуратны, отточеные десятками подобных опытов. Он высыпает в ложку половину содержимого кулечка, заливает этот сероватый порошок лимонным соком, берет "зипун" и подводит пламя под ложку. Жидкость слегка вздрагивает, волнуется, быстро нагревается, пока постепенно не закипает, перемешиваясь с порошком, приобретая светло-коричневый цвет. Костик откладывает зажигалку в сторону, отрывает маленький кусочек ваты и бросает ее в ложку, оголяет иглу, погружает ее в вату и засасывает раствор через этот фильтр в шприц. Первая фаза процедуры окончена. Начинается самая раздражительная стадия - поиск вен. Костик обвязывает шнурком свой левый бицепс, сжимает и разжимает пальцы, нагоняя кровь, хлопает правой ладонью чуть ниже шнурка. - Ссуки, ну выходите же. Все равно же никуда не денетесь... Вся внутренняя сторона локтя покрыта дырками от прежних уколов. Некоторые уже затянулись и их почти не видно, другие же, менее удачные - набухшие, с синеватыми кровоподтеками. Наконец Костик находит подходящее место, чудом уцелевшее в видавшей виды руке, берет шприц и вводит иглу в вену. Взят контроль - алая капля крови растворяется в коричневой жидкости в шприце, и тут же все содержимое вталкивается внутрь. Костик откладывает шприц в сторону, снимает повязку, зажимает ваткой место укола. Волна блаженства накатывает девятым валом, и сознание растворяется в нем. Костик закрывает глаза и ложится на пол. Проходит 10-12 минут. На полу ванной комнаты лежит мужчина. Его глаза закатились, сквозь приоткрытые веки видны тусклые полоски белков. Его дыхание слабое, с чуть слышным похрипыванием. Ураган наслаждения постепенно стихает, продолжая действовать "на малых оборотах". Костик приподнимается, садится, складывает свой "джентельменский набор" обратно в коробку. Его движения плавные, чуть-чуть замедленные, на его лице выражение добродушной тупости. Его зрачки стали двумя маленькими точками. Костик встает, включает воду, умывается, чистит зубы, равнодушно разглядывая себя в зеркале. Затем выключает кран, вытирает лицо и руки полотенцем, берет свою коробку и осторожно выходит из ванной, на цыпочках пробирается мимо спальни, еле слышно поскрипывая паркетом. Костик приходит на кухню и набирает в чайник воду. Включает конфорку, ставит его на плиту, выходит на балкон, садится на диван, берет в руки книжку и открывает на заложенной странице. "Прошла неделя. Где-то я услышал, что Муся ездила в Советское посольство", - начинает он читать следующую главу повести Довлатова. - "Прошла неде... недель... ля. Где-то я услы... ши... услышал". Вихри героиновой эйфории закруживают его снова, слова расплываются перед глазами, и он делает усилие, чтобы прочесть их. "Прошла неделя. Неделя. Где-то. Я услышал. Что Муся. Ездила..." Чайник уже четыре минуты как закипел и безнадежно свистит. На кухню приходит сонная Наташа, жена Костика, выключает конфорку и отставляет чайник в сторону. Она зевает, трет глаза и выходит на балкон. Ее муж полулежит на диване, с книжкой в опущенной руке, его глаза закрыты, рот слегка приоткрыт. Наташа все знает. Она уже давно обо всем знает, но боится принять этот факт, боится осознать, что теперь уже все по-другому, что ее муж уже другой, что их отношения, семья уже не будет такой как прежде. Она надеется, что все изменится, что все снова станет на свои места. Раньше она надеялась больше, сейчас ее надежда стала не более чем привычкой. Она выходит на балкон, садится на диван рядом с Костиком, некоторое время грустно смотрит на него, затем ложится, положив голову мужу на колени. Костик вздрагивает от прикосновения и приходит в себя. Он улыбается и гладит ее по голове. Он ее любит. Особенно сейчас. Сейчас он всех любит. Сейчас он самый добрый человек на земле. - Костик, ты сходишь за молоком? - Да, схожу. - Иди... Наташа приподнимает голову, и Костик выбирается из-под нее. - Деньги там, в вазочке. Мелочь какая-то есть... Костик появляется через несколько минут одетый, с рюкзаком через плечо. - Ну, я пошел... Наташа с грустью смотрит на него. - Костик, ты меня любишь? - Люблю. - А Таньку любишь? - Люблю... Наташа, ну что за детский разговор... пока. Костик уходит. Хлопает входная дверь. Наташа встает с дивана, идет в комнату дочки, тихонько ложится рядом с Таней и целует ее в плечико, выглядывающее из-под одеяла. Таня просыпается и поворачивает голову. - Мама, ты плачешь? - Нет, котик, нет. Таня обнимает маму и снова засыпает. Наташа отрешенно смотрит на рисунок Тани, прикрепленный над столом. На нем изображены Костик, Наташа и Таня, держащая их за руки.