Анатолий Максимов - Светунец

Анатолий Николаевич Максимов

Светунец

Радуга на лодке

Дул ветер. Амур грохотал грозовой тучей — так и жди удара молнии. Разогнал он птиц по заливам, даже катера спрятались в затон от его буйства.

Одна лишь дюралевая лодка раненой чайкой карабкалась с волны на волну. Если лодка падала в яму, Володя хватался за сиденье, и всё-таки его подбрасывало высоко. А когда надвигался чёрный вал, он невольно закрывал глаза, прижимаясь к отцу.

Отец крепко стоял в лодке, одной рукой держась за раму, другой — за руль. Брызги докрасна иссекли его лицо, набились в курчавистые волосы, ручьями стекали по брезентовой куртке. Перед валом под самое небо отец кричал, как настырный драчун:

— Держись, Вовка! — Одолев вал, подмигивал сыну: — Наша взяла!

Перед городом Амур будет километра три шириной, но перебирались через него долго. Наконец завернули в устье речки Жур — приток Амура. Здесь высокие тальники, узкое русло. Ветру негде разогнаться. По воде — густая рябь, она пылала на солнце.

Отец выбрал песчаный мысок и, заглушив мотор, пристал.

Володя оглянулся на Амур. За скачкой волн в седых космах — зелёные сопки, под ними — дома города белыми игрушками. В этом городе мальчик жил. Там осталась его мать. Несколько раз он улетал на самолёте к бабушке в село и не скучал по матери. Тогда улетал в гости, а теперь другое…

Он устал сидеть в лодке, вылез на сырой песок, руки спрятал в карманы брюк. Вышагивал у воды маленький, весь колючий. Чёрные глаза округлились, брови вскинулись.

Отец заговорил громко, словно кому-то доказывал:

— Мы с тобой, сынок, припеваючи заживём в деревне. Электростанцией заведовать будем, двух лаек купим, коня купим и поедем в тайгу на охоту. — А сам, заправляя из канистры бак, не мог найти крышку и нахлебался бензина. Крышка лежала на виду, а он извертелся, не мог найти. — Без нас она долго не проживёт, наша мама, как миленькая приедет следом за нами, вот увидишь… — Отец про сына мало-помалу забывал, говорил всё тише и замолк совсем.

Володя помнил: вчера отец с матерью уже какой раз начали скандал из-за деревни.

Получил отец отпуск на заводе и заявил, что убежит в деревню. И дня не останется в городе! Мать сразу нашла себе дело. Она, когда сердитая, не сидит сложа руки; зазвенела посудой, захлопала дверцей буфета. Надоела ей затея отца поселиться в деревне, сад вырастить да собак держать. Мать терпеть не могла деревню. Она всегда была городской.

Взрослые вдоволь наругались. И утром отец взял Володю к бабушке.

— Вовка! Ну-ка выше нос! — Он вспугнул унылые думы сына. — Давай в лодку. Сейчас увидишь занятную речку.

— Я видел с «кукурузника».

— С самолёта Жур смахивает на контурную карту. Ты с моторки посмотри.

Володя уселся в лодку мокрым петушком, думал: «Ничего хорошего на этой речке…» Но вскоре повеселел.

Густая рябь скользила навстречу, воркуя, хлесталась из-за бортов сизыми жгутами. В мороси и жгутах — дуга. И над лодкой оранжево-синяя радуга. Володя запускал в неё руку, потом нюхал руку и не мог понять, чем она пахла. Будто бы отдавала влажным снегом, и черемухой, и еловой смолой.

На песчаных косах разлеглись толстые брёвна, дыбились коряги. То цапля шагнёт раза два и уже далеко позади лодки. Или сунет клюв в воду, а что достанет — Володя не успевал увидеть. Или покачивается цапля на одной ноге, спрятав голову под крыло, лень даже взглянуть, кто мчится. По крутояру разнолесные релочки, луга пестрели цветами. За релочками и лугами — таёжные сопки.

Кривуны один за другим. За каждым кривуном — диво. Вон серый катер. Дымит, взбивает бурун выше кормы и стоит на месте. Привязан к плоту. Лопни трос — вот бы катер рванулся вперёд! Плоту конца не видно. На кедровых хлыстах — зелёные ветки, сидят кулики и трясогузки.

Вскоре остановились перекусить.

— Благодать какая! — Отец довольно потягивался. — Жур искрит как электрический. — Отец на заводе работал электриком, потому и слова говорил специальные — «искрит», «обрыв». Он развязал рюкзак, выкладывая на брезент провизию, раздумывал вслух: — Кого возьмут на моё место?.. Вот приеду в колхоз да и напишу, пусть не ждут меня на заводе. Теперь уж не вернусь, полный обрыв.

Володя вылез из лодки в кусты черемухи, калины, боярышника. Искал звериные следы. Под ногами цвиркнул бурундук и юркнул на чернотал. Володя полез за бурундуком. Тот забегал всё выше. Володя — за ним. Ловить зверька помешал отец:

— Разве деревенский мальчишка карабкался бы с голыми руками! Бурундук с ветки на ветку — да и был таков! Слазь обедать!

Над речкой трепетало марево, барашки хлюпались об лодку. Володя быстро ел сметану с хлебом, из бутылки пил чай.

— На реке всё вкусно, — посмеивался отец. — Это тебе не дома. Как-нибудь поедем с тобой в путешествие по Журу, вернёшься назад плечистым здоровяком.

— А ты был там, где начинается Жур?

— Бывал… В тайге, на речке вырос, потому они заманивают меня, покоя не дают. Мама наша, сынок, не ягодница, не рыбачка. Этого не может понять.

— Давай возьмём маму на рыбалку, и, когда заснёт, мы подцепим к её удочке здоровенного сазана! Вот тогда обрадуется она и полюбит речку, — фантазировал мальчик.

Отец промолчал, глядя в чащу берега.

— Смородина, что ли, краснеет?.. Бери кружку, узнаем, что там?

Низкие кусты в рясной ягоде. Грозится ягода упасть в траву. Отец обе руки тянул к смородине.

— Вот бы маму сюда! — сказал Володя.

Смородина так и брызгалась под языком — кисло-сладкая, душистая. Мигом набрали полную кружку. Отец разбил рафинад в тряпице, высыпал в миску, туда же — смородину. Ели большими ложками.

Отец бросил кусочки хлеба бурундуку и подался заводить старый, обугленный мотор.

— Подкачал бензина? — напомнил отцу Володя.

— Есть бензин.

— Провода на свечах?

— Есть провода на свечах… Контакт! — И отец вытянул шнур стартёра.

Мотор фыркнул — из воды взбурлились газы. Навстречу лодке снова хлынул горячий, душистый ветер.

Одну за другой настигали полосатые, как зебры, створы. В дымке синели сопки, перекатываясь из перевала в перевал.

Под каменным обрывом — зелёная палатка, на быстрине реки весельная лодка стояла на якоре. В лодке четверо мальчишек — смуглые и блестящие от зноя и воды.

— Кто такие? — спросил у отца мальчик.

Отец не слушал, что-то кричал мальчишкам. Заглушив мотор, он ухватился за борт плоскодонки и воскликнул:

— Привет, ракуны! Как ныряем?..

— Ерунда, дядя Аким, — угрюмо ответил Лёня.

Лёня — сын охотника и пчеловода — ладный, гордый. Володя играл с ним когда в последний раз приезжал в деревню. И сейчас удивился, как тот вырос! Лёня тоже вспомнил городского мальчика, однако своим поведением показывал, будто видит его первый раз и не хочет признавать старым другом.

Младший брат Лёни, Шурик, круглолицый, с белёсыми волосами, сидел на поперечине, собрался в кулачок — озяб. Он только что нырял. И Шурик делал вид, что не знает Володю. Остальные ребята Володе не знакомы.

— Значит, у вас тоже принимают ракушки для пуговичной фабрики? — возбуждённо спрашивал отец у Лёни. — И я в детстве нырял на этом месте. Вот чудеса! Будто ничего не изменилось за двадцать лет: и берега, и я всё тот же мальчишка!

Отец разделся и встал ногой на борт моторки — готовился нырнуть.

— В трусы ракушки не клади, дядя Аким, — предупредил Шурик, — а то с охотки наберёшь и не вынырнешь.

Отец слегка подпрыгнул, мелькнул пятками и сгинул в реке.

Круги раздались, лопнула горсть пузырей, и снова начала вязаться в кружева быстрая речка. С берега тревожно свистнул красногрудый зимородок, топтался на сухой палке — весь из одного клюва. Володя смотрел на воду и на ребят. Вода тиха, и ребята выжидательно спокойны.

— Долго сидит на дне. Штук двадцать достанет! — сказал Шурик. От великого любопытства он и дрожать перестал.

— Так и достанет, жди, — ревниво возражал брату Лёня. Он славился выносливым ныряльщиком. Не хотел, чтобы даже взрослый мужчина оказался лучше его.

Володе лестно, что отец долго был на дне Жура, и страшновато: а вдруг он не вынырнет совсем. Тогда как ребята вытянут из глубины такого большого!

Отец шёл ко дну с открытыми глазами, как ныривал в детстве. Появилось дно в камешках; шевелились лохмы водорослей, сновали рыбки. Навстречу бегу воды торчали острые носы ракушек, подёрнутые мхом. Прижимаясь ко дну, отец плавал, словно забыв, зачем нырнул. Сумрачно, и тишина глухая. Загадочно и жутко. Кончился кислород в лёгких, отец выдернул из песка две перламутицы и толкнул ногами дно. Смотрел вверх — над головой солнце. Оно раскалывалось вдребезги и вновь сливалось в радужный круг. Отец шумно вынырнул и бросил в лодку ракушки.