Скрипка неизвестного мастера - Дашевская Нина
Что за дурацкий романтизм, он никогда в жизни не был столь сентиментален! Да что с его глазами?! За последние девятнадцать лет на них появлялись слёзы лишь от крепкого табака да от резкого ветра! Или это острая ледышка тает у него в груди?!
А птица неслась, мчалась по небу, а тёплый ветер нёс её бережно, нежно.
Винченцо и не заметил, когда вступил старший, Борода. Как он подхватил другую скрипку, и повёл свою мелодию — нежно, деликатно, только бы не спугнуть! Он нёс волшебную птицу словно в тёплых ладонях. Эх, а Винченцо поначалу недооценил его, Борода тоже удивительный, чуткий музыкант! Будто серебряная оправа для драгоценного камня…
Хотя нет, младший не похож на бриллиант — он, скорее, метеор, сияющая комета из чужой галактики. А старший… Нет, старший — здешний, земной. Он — как зимнее солнце в дымке. Не бьёт в глаза, но светит…
Слепой музыкант вдруг резко опустил скрипку. Мелодия оборвалась на полуслове. И старший растерялся — попытался что-то договорить, закончить — но тоже бросил и опустил смычок.
Винченцо молчал. Мальчишка протянул скрипку в пространство — возьмите, и мастер бережно забрал её у него.
— Сколько ж тебе лет? — спросил вдруг Винченцо.
— Осемнадцать, — ответил слепой своим стеклянным голосом, и Винченцо словно ошпарили: надо же, у меня мог бы быть такой сын!
Слишком долго длилось молчание, и старший брат шумно вздохнул и стал собирать свои обломки.
— Спасибо Вам, мастер. Мы и так оторвали Вас от работы… Нам пора.
— Стойте! — Винченцо вдруг испугался, что они вот так просто возьмут и исчезнут навсегда. — Сегодня у меня не простой день. Останьтесь — будете моими гостями.
За славным ужином — жареная рыба, помидоры с сыром да бутылка доброго вина — Винченцо узнал своих гостей поближе. И всё большей симпатией проникся к ним — особенно к старшему, Марко. Они рано остались без родителей; но Марко не отдал больного брата в приют, хотя и сам был совсем ещё ребёнком. Он выучил младшего играть на скрипке.
— Знаете, синьор мастер, Пьетро удивительно способный к этому оказался. Ловкий, как обезьянка — что ни покажешь, всё повторит в точности! К девяти годам уж играл, как взрослый. Мы большой успех тогда имели… Сейчас — не то, вырос слишком…
— И что ж, неужели на площади ты играл то, что я слышал сегодня?!
Братья засмеялись.
— Нет, за такое, пожалуй, и поколотить могут крепко…
— Удивительная музыка, — продолжил Винченцо, — никогда не слыхал такой.
— Я тоже, — неожиданно признался Марко, — он никогда раньше и не играл ничего такого…
— Это скрипка, — объяснил Пьетро. — Она как будто вела меня… Скажите, синьор, а ведь это и есть знаменитый Страдивари?
— Нет, юноша. Но скрипка работы большого мастера — Руджери. Великий мастер… Но скажи, когда ты понял? Как ты узнал, что этот инструмент — особенный? Неужели — только от звука одной струны?!
— Я слышу то, что другие не видят, — усмехнулся Пьетро. — Когда ты сказал: «не Бог весть что», я сразу понял — это лучшая у тебя. Ну и потом — струна запела… Никогда не держал в руках ничего такого. Как родная мне оказалась…
Фамильярность мальчишки почему-то не смутила и не рассердила Винченцо. Неожиданно дикая мысль пришла ему в голову: а что, если?.. Плюнуть на всё — отдать мальчишке Руджери. Он достоин её даже больше, чем сам господин капельмейстер. И будь, что будет. Придумать всё, что угодно: воры, пожар, наводнение — знать не знаю никакой скрипки!
Нет, это, конечно, пустое. Найдут, отнимут, обвинят в краже… Добра братьям это не принесёт. Придётся клеить те щепки, которые они принесли.
Когда за неожиданными гостями закрылась дверь, Винченцо уселся в кресле и долго смотрел на мерцающее пламя свечи. Он думал, что теперь долго не сможет уснуть. Сделал несколько глотков, поставил пустую бутылку на пол — и тут же провалился в глубокий тяжёлый сон.
VIII. Герцель
Сырым февральским вечером Кешка пробирался между гаражами. Он возвращался от Михаила Соломоновича, с урока. Вот уже четыре месяца он каждый вторник ходит к нему заниматься, но это секрет. Настоящий секрет! Даже мама с папой ничего не знали об этих занятиях. Раньше Кешка переживал, что они целыми днями на работе, а теперь это оказалось очень кстати. Старался все уроки сделать ещё в школе, на подоконнике — чтобы не упускать то время, пока он дома один. Занимался, как мог — только бы Михаил Соломонович не подумал, что это так, несерьёзно. Кешка покажет, какой он малыш!
Поначалу руки уставали страшно, и плечи, и спина, а потом — ничего, привык. Иногда получалось — часа три в день. И потом — скрипку наверх, на антресоли! Чтобы никто не узнал, не раскрыл его тайну раньше времени. А какого такого времени, Кешка и сам не знал.
И Таня молодчина — Тигру ни слова! Она, кстати, сама занималась с Кешкой сольфеджио, папа сказал — для обоих польза. Поначалу, услышав страшное слово «сольфеджио», Кешка чуть не сбежал. Но Михаил Соломонович объяснил, что это необходимая вещь — как музыкальная грамота. Оказалось — на самом деле ничего страшного, сплошная математика. Ну, ещё слух. С математикой — понятно; а вот слух у Кешки действительно особенный — не ошиблись тогда проверяющие в детском саду! Стоило ему узнать ноты — и он слышал их везде: в звонках телефона, в гудках машин и звоне чайной ложечки. Кешка, конечно, лез из кожи вон, чтобы Таня не подумала, что он тупой валенок. И она не могла нахвалиться, до того быстро Кешка перескакивал из учебника второго класса в третий, тут же — в четвёртый…
А вот Михаил Соломонович никогда его не хвалил. Правда, и не ругал тоже. Спокойно объяснял, что и как нужно сделать. Он часто занимался дома и с другими учениками, и Кешка сидел на этих уроках, слушал студентов. И заметил такую странную вещь: если Михаил Соломонович говорит «хорошо, молодец» — и больше ничего, то, значит, совсем плохи дела. Так плохо, что ему и заниматься не хочется. Если же вскакивал со стула, начинал петь, хватал скрипку, показывал, значит — интересно, хорошо!
А ругал — по настоящему ругал — одного-единственного студента, Сашу Волкова. И Сашка этот был лучше всех. Кешке даже бывало обидно, когда на самом красивом месте Михаил Соломонович вдруг обрывал его:
— Куда ж ты несёшься, курица!!
Сашка смеялся, Михаил Соломонович вскакивал — и весь урок уже был на ногах. Пел, размахивал руками — а Сашка начинал с ним спорить, даже злился и специально как будто играл хуже… Михаил Соломонович ругал его уже по-настоящему — Кеша, заткни уши! А потом вдруг молча возвращался в кресло и закуривал. Ни с кем другим он не позволял себе курить во время урока! А Сашка отворачивался к окну, и долго стоял так, молча.
Потом брал скрипку и играл просто-просто, как будто разговаривал. А Кешка вспоминал, как услышал этого Сашку впервые. Тогда, когда свалился с этой дурацкой трубы…
А Михаил Соломоныч говорил:
— Ну, знаешь, это даже на что-то похоже…
— Дослужился, наконец, — улыбался Сашка Волков.
… Потом Михаил Соломоныч говорил про него Кешке:
— Вот человек — дарования исключительного! — и добавлял не очень понятно: — всю шелуху бы с него снять, и будет чистой воды… Только ведь оболтус, каких свет не видывал! Второй Петька на мою седую голову…
Кешка шёл с урока и вспоминал про Сашку Волкова. Потому что сегодня и он «дослужился» тоже, получил своё «начинает быть на что-то похоже»… Именно так, «начинает быть», он запомнил специально! Значит, всё не зря, значит — получается!! Выходит, не зря он бегает здесь, между гаражами и старыми сараями, чтобы не нарваться со скрипичным футляром на знакомых… Он ещё всем покажет! Не хуже Тигра сможет…
Вдруг перед ним неожиданно выросли три мрачные фигуры. Кешка попытался обойти их, но они стояли стеной. У Кешки сразу как-то ослабли ноги, и в животе как будто всё сжалось в острый неудобный комок. И только сейчас понял, какая это глупость — бегать с драгоценной скрипкой по тёмным дворам!
