Наследники Скорби - Алёна Артёмовна Харитонова
И, держа в уме, печальную кончину сноведчанина, Растей заливался соловьем. Обережник с довольным видом кивал, обрадованный, видать, тому, что хоть здесь ему не чинят препон и к приезду уже все собрали без роптаний. В душе свет Долгенич только диву давался глупости иных посадников и старост — к чему перечить, зачем супротив воли идти. Кивай, да соглашайся. Ан делай по-своему.
— По сердцу мне, что в Радокши с понятием подошли к наказу Главы. Видел, видел, как расстарались вы. Добра немало собрали. Скоро детинец поставите, сынов своих туда отдадите, и жизнь спокойнее будет. Не станут уж нас так донимать. Вот ты, Растей Долгенич, кого из сынов своих отдашь в дружину? Ты посадник — другим пример и наука.
Обережник замолчал, а городской голова смешался. Сынов к сторожевикам? Кровь родную? На нежить ходить?! А убьют? А покалечат? Видимо ли дело — люди простые супротив Ходящих!
— Э-э-э… — протянул Растей.
По счастью Глава сам на помощь пришел:
— Я ж не супостат какой. Поди у каждого тут робичи есть? Их и присылайте.
Посадник оживился, радуясь, что не требуют с него драгоценных наследников:
— Урупа тебе пришлю, господине. Он парень двужильный. В хозяйстве нам подспорье, но за ради дела такого, разве ж я стану артачиться?
— Дело говоришь, — одобрил ратоборец. — Значит, порешили. Парня своего завтра присылай, рабочие руки нужны. Клети надо поставить, чтобы добро сберечь, да и стружия заготавливать уж пора, стрелы… А то будет дружина к весне голая и безоружная. И вот еще что. Завтра соберите сюда люд. Говорить буду.
Купцы и бояре переглядывались, не понимая, о чем Главе бедовать с простолюдинами. Однако спросить не осмелились.
На следующий день двор перед избой обережников ломился от народа. Клесх вышел на крыльцо окинул многоголовое волнующееся море коротким взглядом и сказал, разом перекрывая нестройный гомон:
— Ныне хочу вам в пояс кланяться, что без промедлений собрали подати. И еще скажу. Ежели кто утаил добро от Цитадели, так пусть не радуется, будто сумел обмануть Крепость. У Осененных на всякую мразоту управа есть. Для того Дар им Хранителями и даден. Поэтому, ежели кто по глупости или по неразумению утаил в этот раз добро, тому дозволяю невозбранно недоимку принести. Сердца держать не стану. Ежели не покаетесь, но дознаюсь… — обережник перевел взгляд на стоящего рядом колдуна, тот кивнул и Глава продолжил: — Одним словом, думайте, мужики. Сгоряча карать никого не стану. Но коли узнаю про обман — не взыщите.
По толпе пробежал ропот.
А к вечеру в Цитадель приехал на крепкой заваленной добром телеге Уруп.
— Растей Долгенич велел кланяться и сказал, что на двор его сегодня весь день люд нес то, что по забывчивости не додал. Сюда побоялись.
Лицо у парня было хмурое.
— Так разгружай, — усмехнулся Клесх.
Он все понимал. В обмане сознаваться боязно. И пока поселенного в душах страха хватит, чтобы избавить Цитадель от недоимки. А позже каждый двор обойдут, добро сочтут, и уже не отвертишься.
— Чего хмуришься? — миролюбиво спросил обережник у робича.
— Сестра-то…
— О сестре разговор особый, Уруп. Пока, пускай, там, где есть, побудет. Отец твой не дурак.
— Не дурак, — буркнул Уруп. — Его утайки в телеге нет…
— Ишь ты… А другие?
Уруп виновато пожал плечами:
— Не ведомо мне, господине. Но могу поспрашивать.
— Поспрашивай. Будет польза от тебя — сделаю свободным. Узнаю, что юлить пытаешься — до смерти засеку.
— Господине, — парень вскинул гневные глаза. — Да я всю жизнь об тебе Хранителей молить буду, что из-под ярма увел. Я ж не пес какой неблагодарный!
— Надеюсь… — ратоборец горько усмехнулся и пошел со двора.
Шел и думал одно: когда ж это все закончится? Неужто так и воевать ему с теми, кого паче чаяния защитить хочет? С одной стороны Ходящие, с другой люди?
К дому посадника Клесх пришел мрачнее тучи. Сумерки уже совсем сгустились, когда нежданный гость постучал в запертые ворота. Думал, не откроют, но его, видать, заприметили из высоких хором и девушка, лицом похожая на Урупа — с темными глазами, русыми волосами и носом-картошкой — выбежала отворить. Она тряслась от страха, и даже рядом с обережником никак не могла успокоиться.
— Веди к Растею, — приказал ратоборец.
Долгенич сам выскочил на крыльцо — заполошный, в подштанниках и исподней рубахе:
— Господине, случилось чего? — засуетился посадник.
— Случилось, Растей, случилось, — и безо всякого перехода Клесх сгреб мужика за бороду. — Мне тебя эдак через всю Радокшу проволочь, паскудника?
— Господине…
— Или думаешь Цитадель обмануть — дело благодарное?
Посадник выпучил глаза и затрясся:
— Не губи!
— Решил — я впусте трепал? Думал, ратоборцы только мечом махать приучены, а голова у них, чтобы шапку носить? Решил, неведомо мне, как ты податями житья люду не даешь? Мостовые мостить, тын обновлять… Деньги со всякого двора дерешь, а сам десятину отдал такую, что только прослезиться впору? Иль ты не слышал, как я старосту Сноведского милостями осыпал?
— Не губи… не губи, господине! Что хочешь сделаю…
Клесх за бороду втащил посадника в избу. Злоба кипела в нем и клокотала и теперь он решил не сдерживаться:
— Зови, кто грамоту ведает.
Звать не пришлось. Из горницы через миг уже изникнул худющий парень — перепуганный и жалкий. Видать меньшой сын.
— Бери писало, бересту и царапай, — приказал обережник. — А ты, вещай мне, у кого какой двор, какой прибыток и кто еще Цитадели недодал. Ну!
Староста, торопливо заговорил. Про соседей, про то, кто сколько скотины держит, какие дела ведет, какой достаток имеет. Сын писал, царапая бересту, вздрагивая от отцова сиплого дыхания. Клесха-то уже попустило и ему расхотелось дальше стращать дураков, но делать нечего — сверкал глазами, зубами скрипел, рожу делал злую, как у Встрешника. Знал, как пугает перемена в человеке, который сперва казался прирученным и вдруг явил нежданную лютость.
