Жена без срока годности - Ольга Горышина
— Столько баб вокруг! — почти что выкрикнула я, и меня заткнули.
Тут же, и в этот раз я то ли не смогла, то ли не успела, то ли не захотела стиснуть зубы. А вот Андрей успел возненавидеть мой язык — решил его вырвать или откусить, хотя бы довести до истощения, чтобы тот в итоге вывалился мне на плечо, точно язык у собаки или шарфик у женщины, у той, которая хочет нравиться мужчине. У которой есть мужчина, ради которого стоит заматывать шею шарфиком, а не намыленной веревкой.
Мы с Андреем уже совсем немолодые люди, наш друг не темнота, а хороший обед и беспробудный сон ночью, поэтому вечера мы дожидаться не стали, ограничились сумерками и просто не включили в прихожей свет. Все бабы одинаковы, мужики тоже примитивны, а дизайнеры не особо заморачиваются с планировкой прихожих, поэтому во вторые “гости” я с первого раза повесила плащ на нужный крючок. Андрей помочь не мог — в его руках были мои мокрые ботинки, о которых помнил только он. Через секунду из них уже торчали электрические сушилки.
Я не дура — отказалась от прогулки по городу в новых сапогах! Сейчас я их с радостью сняла вместе с носками. Размяла пальцы и стопу, как в йоге, без применения рук. Вообще ноги в руки — это про русских, но сейчас в руках у моего русского бывшего оказалась не стопа и даже не нога, а все мое тело. Я подперла собой стену в стороне от зеркала и схватилась за плечи Андрея, чтобы освободить их от пиджака.
— Тебе его не жалко?
— Я надеюсь, ты о пиджаке, — прохрипел он, скользя губами по моей шее. — Но его тоже не жалко.
Он высвободился из рукавов, не разрывая контакта с моей шеей. Я швырнула пиджак под вешалку — тот даже секунду пролежал на скамеечке, но потом все же укрыл собой ботинки. Мне не жалко ни пиджак, ни Сунила. Он ведь не просто так спешно закончил тот телефонный разговор, когда я спросила про баб. Мы разошлись, не обещая хранить верность. И вообще кто сказал, что мы когда-то снова дадим друг другу хоть какое-то обещание?
Отчего же тогда так сосет под ложечкой? Может, оттого, что непонятно, кому я изменяю? Может, мне стыдно за двадцать лет измен вот перед этим мужем, а перед тем не будет стыдно вообще?
— Верни губы…
А я их куда-то забирала? Ах, да — они побежали следом за глазами на потолок. Прикроватные поцелуи у Андрея никогда не были медленными. Он то ли считал их лишними, то ли глотал поцелуи, точно с голодного острова, чтобы потом не вспоминать про мои губы вообще и искать применение своим в других желанных местах. Целоваться можно, где и когда угодно, а вот если уж дорвался до тела, дайте тела — заберите вашу голову нафиг…
Я ее запрокинула, вжалась темечком в шершавую стену, надавила Андрею на плечи, чтобы его губы быстрее оказались в вырезе моей кофты. Вот теперь можно с дрожащими коленями расправиться с его галстуком, лишать пуговицы петелек, да и просто погреть руки на горячей коже груди.
— Часы мешают? — спросил он.
— Просто не хочу раздевать тебя так быстро…
Спустилась по втянутому животу к натянутым брюкам, ослабила ремень, запуталась руками в руках, которые бросили считать на моей спине родинки и принялись за расстегивание крючочков на моих сведенных лопатках.
— Хочешь прямо тут?
— Кровать бережешь? — поймала я на мгновение горячие губы прохладной щекой.
— Залить спермой кровать еще успеем.
— На весу хочешь?
— Я не собираюсь вешать тебя на стену, ты не картина.
— А на вешалку? — подставила я другую щеку.
— Ты еще не старая вешалка. Как скажешь…
— Про вешалку? — ловила я теперь его губы.
— Про кровать… — так и не дал он мне их поймать.
— Сними часы. Или надо сжечь еще калорий, чтобы закрыть круги?
— А тебе не надо?
— За секс совсем мало сжигается, — усмехнулась я в сторону, потому что Андрей проверял на вкус бриллиантовые гвоздики в моем левом ухе.
— Это за один, а у нас будет не один.
— Уверен?
— Знаю наверняка…
Тогда валяй! Стянула через часы его чертову рубашку, уже влажную в подмышках. Удержала ее, точно белый флаг, когда через голову покинули меня сразу три части некогда довольно приличного туалета.
— Почему сейчас не лето и ты не в платье…
— Потому что осень, и я в джинсах…
Но до блестящей пуговицы его руки так и не дошли, застряли на груди, на гудящих сосках, налитых грудях, струящейся по ложбинке тонкой струйки слюны, оставленной его жадным языком. Мой же только успел пока собрать с его шеи соль и снова за ней потянулся, но наткнулся на губы, которые коротким поцелуем попросили меня отстать. У них есть дела поважнее — вгрызться в пуговицу на джинсах. Руками никак? Или спутал с пупком — пуп земли, на котором все клином сошлось и стояло. Пока стояло и пока хотелось…
А что будет потом — в четверг там, в пятницу… Разве имеет значение сейчас? Когда к мокрым сапожкам и носочками добавились трусики. Ну что, Мариночка, голая, прижатая к стенке, ты будешь отвечать за свои поступки или как? Оставим на откуп Вселенной? Она ведь вечно что-то там где-то там и зачем-то за меня решает… Звякнул об пол ремень — Андрей справился без меня или моими руками, а потом уже потянул штанину вниз свободной ногой. Хотя была ли тут вообще свобода — любовный плен, вечный, непонятный, бессмысленный…
— Не подскользнись на брюках…
— Марин, раньше б тебе на ум не пришло просить об этом.
— Раньше ты носил исключительно джинсы. Не подскользнись…
Снова что-то звякнуло внизу — он отшвырнул ногой ворох ненужной нам больше одежды. В чем я отсюда уйду? Или в каком виде? Уйду ли вообще… Живой? Невредимой уже точно не получится. Он разбил мне сердце — снова, на мелкие кусочки. Они болтаются в теле, колются до слез в любой точке, до которой дотягиваются пальцы и губы Андрея.
Я все еще чувствую под ногами пол, он все еще исследует тело глаза, губами что-то там шепчет и удерживает огонь на кончике ногтя. Вот жар опалил мне губы, шею, оставил след на животе и вспыхнул внутри.
Огонь желания сожрет меня быстрее, чем стыд — стыд придет позже, когда пойму, что мой внешний вид никогда не будет прежним. На вид мою ложь мне уже
