На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева
Ей стало нестерпимо жалко себя. Но плакать нельзя. Как бы крепко ни спала Алиса, слёзы её разбудят. Она это слишком хорошо знает.
Уже перед рассветом он снова разбудил её своей попыткой самостоятельного похода в уборную. Женя помогла ему преодолеть непосильное расстояние. Ложиться уже не имело смысла. Нужно было начинать день.
Алиса привыкла оставаться одна. В свои пять лет она вообще ко многому успела привыкнуть. Но сегодня всё было совсем по-другому. Этот странный, непонятно откуда взявшийся человек и пугал, и притягивал её. До этого весь её мир состоял из неё самой и мамы. Нет, были и ещё люди, но там, за стенами дома. А этот… Всё как всегда, но ты просыпаешься утром, и всё по-другому. Мама спит на полу, а на маминой кровати, под её одеялом лежит тёмный страшный человек с перекошенным лицом. И всё в доме летит кувырком. Весь день Алиса изнывала от любопытства, но мамин запрет рассказывать о нём исключал – Алиса это не понимала, а чувствовала – и расспросы. «Он хороший, его хотели убить», – это-то понятно, но непонятно всё остальное.
Выслушав обычные мамины наказы и несколько новых, касавшихся этого человека, Алиса, как всегда, проводила маму до нижней двери, поднялась наверх и захлопнула за собой дверь их квартиры, быстренько залезла на подоконник кухонного окна и оттуда помахала маме, и, наконец, вернулась в комнату.
Их комната была главным миром Алисы. Она знала здесь всё и чувствовала себя хозяйкой этого мира. А он был чужим, пришельцем, и Алиса ещё не знала, как ей следует относиться к нему. Для решения у неё был целый день. Сначала надо его рассмотреть. Алиса подтащила к кровати стул, залезла на него с ногами и даже встала на стуле на коленки, чтоб лучше видеть и как следует рассмотреть.
Эркин очнулся от чьего-то пристального взгляда. Он ощущал его кожей как тяжесть. И открыв глаза, увидел белое по-детски округлое лицо и светлые почти белые волосы. Девочка, белая голубоглазая девочка. Молча смотрит на него, очень внимательно и требовательно. Это уже было, он уже лежал такой же беспомощный, и белая девочка так же сверху вниз рассматривала его. Было! В имении. Он невольно дёрнулся, хотел закрыть лицо от удара, и боль снова обрушила его в прошлое, в первую ночь пузырчатки…
Алису его страх испугал. Она быстренько слезла со стула, но оттаскивать его обратно к столу не стала. Она ещё посмотрит на него, у неё весь день впереди. И она тихонько занялась своим хозяйством в углу за кроваткой. Там, под старой большой табуреткой, жил тряпичный лупоглазый пёс Спотти, а наверху жили тоже сшитые мамой медвежонок Тедди и кукла Линда с косами из желтой тесьмы от маминого платья. Но и в игре Алиса прислушивалась к хриплому неровному дыханию этого странного, а может, и страшного человека. Но будет ли она его бояться, Алиса ещё не решила.
…Яркий свет бил по лицу. Он очнулся от этого удара. И от голосов. И первое, что увидел, открыв глаза, это лица. Вокруг него толпились белые, а впереди, совсем рядом с ним две девочки. Они все рассматривали его и обсуждали. Увидев, что он открыл глаза, засмеялись. Мужчины тыкали его носками сапог под рёбра. Но не очень сильно. Такую боль он мог терпеть молча. Младшая из девочек вдруг наклонилась и ударила его по лицу. Удар был несильный, детский, но неожиданный. От неожиданности он и вскрикнул.
– Отлично, мисс! – рассмеялись остальные. – А ну-ка ещё раз!
Второй удар он вынес молча. И старшая из девочек презрительно сказала.
– Ничего не умеешь, дура! Разве здесь больно? Главная боль – вот где!
Он мог повернуть голову и всё видел. Видел, как она аккуратно перешагнула и встала между его раскинутыми прикованными к полу ногами, как, улыбаясь, плотоядно облизнула губы и… приготовилась к удару? Нет, не надо!
– Вот где самая боль! – торжествующе заявила девчонка. – Вон они какие у него раздутые, налитые. Вот их ему и придавим.
И не ударила, от удара боль мгновенная, он бы вытерпел. А она наступила на него и стояла, всё с той же счастливой улыбкой. Собственный крик оглушил его. А она всё смеялась. И все смеялись. Но он уже ничего не слышал, кроме своего крика, и не чувствовал, кроме страшной разрывающей боли в паху. Его облили водой, и он снова видел и слышал. Видел смеющиеся лица, слышал радостный смех. И видел чёрную няньку, которая подвела к нему маленького беловолосого мальчика, и тот неуклюже топал ножкой, пытаясь попасть по нему… И он не мог понять, зачем это. А потом все ушли. И опять была темнота. И он не знал, сколько он так лежал в темноте, и боль в спине от шипов была уже не такой страшной по сравнению с этой новой болью. И опять был свет. И надзиратель отцепил его, и велел встать. А он не мог, затёкшие суставы не слушались его. Пинок в рёбра откатил его к стене, так что он смог, цепляясь за стену, подняться. И вот так, пинками, от стены к стене, его погнали по коридору. От каждого шага тело сотрясала боль, а пинки были точными, но слабыми, только у него уже всё болело. Так его довели до комнаты, где стояла тёмная блестящая мебель и посередине в кресле сидела белая леди, а рядом стоял высокий белый господин. Они были такие, что и через болезненный туман он понял – перед ним истинные хозяева,
