Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06
Но впереди был почти целый год войны. За освобождение Варшавы Александр Иванович получил орден Красной Звезды плюс польскую медаль «Виртути милитаре». А за взятие Вены, точнее, за поимку важного немецкого военачальника сам командующий 4-м Украинским фронтом генерал армии Петров собственноручно пришпилил на Сашкину грудь орден Боевого Красного Знамени. Демобилизовался Белов в 47-м, в звании старшего сержанта полковой разведки.
Родина простила своему защитнику прежние прегрешения, но сам себя он ещё простить не мог. Потому, демобилизовавшись, он отправился не в родной город, а на Крайний Север — на Печору, где долгое время работал на шахте — выдавал стране уголёк. И спустя много лет, заработав тяжким трудом медаль «Трудовая доблесть» и орден Трудового Красного Знамени, он разрешил себе вернуться в родные места.
Возвратился бродяга на родину насовсем. За должностью он не гонялся, хотя и предлагали. До выхода на пенсию работал прорабом в сельском СМУ. Семьёй наконец обзавёлся. Жена ему двух сынов родила, а под конец ещё и красавицу дочку. Чего ещё мужику надо!
И вот сидим мы с героем этой истории у него дома в добротно обставленной, в казачьем вкусе, горнице, за богатым столом, и под занавес беседы осторожно спросил я хозяина: не таит ли он в глубине души обиды на своих судей, на тяжкий приговор? Заодно спросил: считает ли Сталина врагом своего народа и жестоким тираном?
Он задумался и молвил твёрдым голосом: «Приговор я сам себе объявил безжалостный. Что заслужил, то и получил… Вину же перед Родиной, а также позор перед земляками смыл кровью и потом. Что касается генералиссимуса Сталина… То ведь не детские сказки и не легенды, что с его именем солдаты и командиры шли на верную смерть! Равного ему в нашем Отечестве не было и нет».
Мы подняли рюмки и молча выпили. После чего по-братски обнялись.
ПАМЯТЬ
Николай Дмитриев
БОИ ЗА ЛИТВУ[4]
Ранним утром 16 октября 1944 года мы заняли исходный рубеж, на котором было приказано отрыть ячейки с «колена».
Недалеко от роты поднялась «колбаса» (аэростат), немецкие зенитки безуспешно пытались ее сбить. Они по ней стреляли так же скверно, как наши зенитчики по «юнкерсам» в 1941 году. Началась многочасовая артиллерийская подготовка. Пространство гудело. Метров за триста-пятьсот от роты ухала хорошо замаскированная крупнокалиберная пушка, от выстрелов которой содрогалась земля на большом расстоянии. От разрыва снарядов немецких зениток, бивших по «колбасе», вблизи нас фырчали и шлепались осколки.
Полки наших бомбардировщиков, словно на параде, шли косяком к этой гигантской завесе дыма и огня.
Кто-то из политработников вручил мне обращение Военного совета и политуправления 3-го Белорусского фронта к красноармейцам, сержантам, офицерам и генералам, в котором говорилось:
«Войска нашего фронта, выполняя приказ Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза товарища Сталина, сегодня переходят в решительное наступление на врага. Мы идём в Восточную Пруссию. Настал час, когда величайшая историческая битва советского народа, его Красной Армии за свободу и независимость своей Отчизны переносится на территорию гитлеровской Германии, в логово фашистского зверя.
На долю воинов 30-го Белорусского фронта выпала великая честь первыми вступить на землю Германии, чтобы вместе со всей Красной Армией добить раненого немецкого зверя и утвердить вековую славу русского оружия.
Красная Армия успешно завершает освобождение всей советской земли от немецких захватчиков. Гитлеровцы изгнаны из Украины, Белоруссии, Эстонии. Заканчивается освобождение Латвии и Литвы. Красная Армия вступила на территорию Польши и рука об руку с польскими войсками ведет бои за её освобождение. Советские полки громят фашистских разбойников в Венгрии и Югославии. Под могучими ударами Красной Армии развалился фашистский блок. Бывшие союзники Гитлера обратили своё оружие против Германии.
Все теснее сжимается смертельное кольцо вокруг фашистского логова. Доблестные войска наших союзников освободили от гитлеровцев Францию, Бельгию, часть Италии и Голландии, вышли на западную границу Германии и ведут бои на ее территории.
Верные сыны Родины!
Вы отстояли от нашествия врага нашу столицу — Москву. Вы освободили от немецко-фашистских захватчиков древнейший город Смоленск. Вы изгнали гитлеровских палачей из Белоруссии и значительной части Литвы. Вы спасли миллионы советских людей от фашистского ига, от рабства и гибели.
Теперь страна ждет от вас новых ратных подвигов.
Перед вами Германия, где сотни тысяч насильно угнанных советских людей томятся на фашистской каторге. Немцы губят их непосильным трудом, морят голодом, зверски убивают. В ваших руках, воины, жизнь и будущее близких и родных людей. Вы несете им освобождение от тяжелого рабства, спасение от мучительной смерти.
Помни, воин! Там, в Германии, прячется немец, который убил твоего ребёнка, опозорил жену, невесту, сестру, расстрелял мать, отца. Сжег родной твой очаг. Иди вперед с чувством неугасимой ненависти к врагу. Твоя святая обязанность — во имя справедливости, во имя светлой памяти погибших от рук фашистских палачей прийти в звериное логово и покарать преступников. Кровь павших в бою товарищей, муки умерщвленных в душегубках, стоны заживо погребенных, неутешные слезы матерей зовут вас к беспощадной мести.
Вперёд, советские богатыри! Вперёд, на полный разгром немецко-фашистских захватчиков! Родина-мать благословляет вас на новые ратные подвиги, мудрый Сталин ведёт дорогой побед. Нет той силы, которая могла бы остановить доблестных воинов Красной Армии.
Крепче удары по врагу! Сокрушайте сопротивление немцев! Не давайте гитлеровцам ни минуты передышки, преследуйте их стремительно, бейте наверняка, уничтожайте без пощады!».
Это Обращение у меня сохранилось случайно, в двух экземплярах: одно в Боевом уставе, измочаленное большим осколком, а второе — неведомо каким образом сохранившееся целехоньким, с моей карандашной пометкой: «16.10.44 г. 9.50. 171 ГСП».
…Солнце всходило медленно. Черный дым от разрывов снарядов и бомб гигантским шлейфом тянулся с севера на юг. В этот ненасытный «зев» войны втягивались многорядные колонны танков и машин с пехотой, исчезая во мраке.
Нам приказали быстро сесть на автомашины. На тех из них, в которых сидели командиры рот, батальонов и полков, на радиаторах развевались маленькие красные флажки, размерами по должностям.
Войска вводились в прорыв четырьмя колоннами: двумя танковыми, с пехотой на броне, и двумя автомобильными, с пехотой в кузовах.
«Мессера» то и дело появлялись в небе, бросая маленькие бомбочки на скопления легковушек и штабных машин со снующими около них людьми, предполагая присутствие там штабов. Колонны они не атаковали, как ни странно, но ни зенитные батареи, ни тем более зенитные пулеметы не вели огня по «мессерам». Чем руководствовалась эта ничему не научившаяся братия — ума не приложу. При такой огневой мощи — и ни одного выстрела по врагу.
Появились первые раненые. Мотоциклист вёз в коляске капитана с забинтованной окровавленной головой. Медсестра, сидевшая в седле, была не в силах удерживать горизонтально его разбитую голову, бессильно мотавшуюся почти у колеса.
Справа по ходу движения нашей колонны развернулся целый артиллерийский полк, выстроенный в одну строгую линию. Судя по наклону стволов, огонь велся по ближним позициям. Разгоряченный и раскрасневшийся молодой полковник, глядя на часы, командовал «огонь», взмахивая правой рукой.
Выезжали на бугор и авиационные военачальники. Полковник авиации, обозрев начало сражения в первой полосе, бегло бросал взгляды то на пехоту, то на артиллеристов, то на небо. Затем быстро сел в машину и уехал куда-то.
Но вот и нейтральная полоса, разделенная высохшим ручьем. Машины с трудом преодолевали его, поднимаясь наискось по крутому склону. Саперы стояли начеку.
Немецкие окопы оказались целехонькими, крупнокалиберные снаряды образовали глубокие воронки в двадцати-тридцати метрах от них.
Мы медленно, но движемся. Примерно часам к пяти-шести вечера машины были остановлены артиллерийским огнем. Нам приказали развернуться в цепь. Комбат приказал роте занять нелепую позицию: на склоне холма, засеянного льном, обращенного к немцам. Глупее этого приказа я не получал никогда: залечь на виду у немцев, когда ноги оказались выше головы? Такого я стерпеть не мог и приказал роте совершить бросок на следующий холм, где уютно расположился хутор. На самой вершине залегли. Приказал окопаться; появились первые убитые. Рвались снаряды. Два наших танка Т-34 уже пылали, как две гигантские свечи. Летели щепки от большого дощатого сарая. Убитый солдат атлетического сложения уткнулся ничком в землю. Я думал, что о его гибели не знают не только родные, но и штаб, и даже ротный писарь.
