Дирдайле - Александра Торн
- ...in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi! – надрывался отец Андрес, зажмурившись от храбрости. Шрайбер извивался на диване, как рыба, выброшенная на берег. Если бы Эльза в конце концов не села ему на грудь, они бы его не удержали.
- Vade, satana, inventor et magister omnis fallaciae! – выкрикнул священник. Шрайбера свело судорогой так, что он выгнулся коромыслом, а потом всем весом рухнул на диван, от чего у мебели подломилась ножка. Шрайбер обмяк; отец Андрес спас руку и, всхлипывая, прижал ее к груди. Фройлен Донстер сползла с полковника на пол, вытирая лоб рукавом, а герр Левин ощутил потребность в сердечных каплях. К счастью, они были у него в кармашке жилета. Пока энтомолог отмерял капли в стакан, в салоне царило затишье.
- Боже, благодарю тебя, – с чувством изрек ученый, осушив стакан.
- Что здесь произошло?! – завизжала фрау Лидманн.
- Да, в чем дело-то? – поддержал ее столичный модник, с огорчением оглядывая свой костюм. Поэт застыл столбом посреди салона: глаза молодого человека вдохновенно горели, губы шевелились.
- Отец Андрес провел небольшой показательный экзорцизм, – тоном лектора в аудитории сказал Левин. – Это приятно разнообразит наши воспоминания о путешествии. Фройлен Эльза, вам помочь?
Девушка покачала головой.
- Приятно?! – заверещала оскорбленная мать. – Боже, да я в жизни не путешествовала так мерзко! Этот пират напустил полный корабль каких-то отбросов и преступников, а мы...
- Фрау, – холодно сказал Левин, – у меня есть валерьянка.
Женщина задохнулась от возмущения.
- Господи Боже, – вдруг хрипло сказал Шрайбер и сел, обхватив голову руками. – Что со мной? Ничего не помню...
Поэт выхватил из кармана блокнот и застрочил в нем со скоростью дятла. Учительница, энтомолог и священник озадаченно переглянулись.
- Вам стало плохо от качки, – осторожно ответила фройлен Донстер. Полковник басовито фыркнул.
- Мне? От качки? Плохо? Ха! – и тут же, наморщив лоб, впал в задумчивость. Последние несколько часов попросту испарились из его памяти. Такого с ним прежде не бывало.
- Скажите, герр Шрайбер, – спросил Левин, – кто позвал вас, когда вы вышли из салона?
Полковник пригладил усы. Собственно, как он покинул салон – он помнил, но дальше... дальше...
- Говорят, вас увела какая-то дама, – с натужной игривостью заметил фат.
- Дама? – Шрайбер посмотрел на Эльзу, отрицательно покачал головой, покосился на мать и дочь, слабо вздрогнул. – Нет, эти не похожи. Но кто-то был, это точно помню.
- Капитан считает, что на борт прокрался преступник, – поежился столичный красавец. – И поэтому запер нас в салоне.
- Черт по... простите, фройлен. Мои револьверы остались в каюте, – огорчился полковник.
- Мне кажется, там начинается шторм, – встревоженно добавила Эльза. – Как бы с капитаном ничего не случилось.
- Он моряк, штормы ему привычны, – Левин вздохнул. – Другое дело, что на палубе небезопасно...
Патер снова обменялся выразительным взглядом с девушкой и энтомологом. Полковник, чувствуя, что от него скрывают некие сведения, сурово насупился. И тут поэт, осененный сильнейшим приступом вдохновения, громко продекламировал:
- И дама, взор ее пылает, и мрак небесный пронизает, уста горят, а крылья реют, но холод сердца не согреют!
Герр Левин, не обделенный чувством прекрасного, вздрогнул и поморгал. Современная поэзия нередко вводила его в ступор.
- Точно! – басом рявкнул Шрайбер, хлопнув себя по лбу. – И пылают, как сигнальный фонарь! Была тут такая!
В этот миг "Аберрейн" с такой силой дала крен на правый борт, что пассажиры покатились по полу, как горох.
***
Дождь шуршал по палубе "Аберрейн". Старушка усердно карабкалась на волну за волной, следуя заданным курсом. Кеннет знал, что она проведет корабль через любую бурю, убережет и бриг, и экипаж, и пассажиров от моря и ветра, но разобраться с последствиями своей жадности он должен сам. Как семь лет назад, когда он купился на щедрые посулы и обещания морских сокровищ. Тогда он смог одолеть безумных фанатиков и к рассвету вынес Аберрейн на руках к берегу моря. Она исцелила его раны и почему-то осталась.
“А сейчас до рассвета еще далеко”, – подумал Бреннон. Он стоял перед салоном. Ему не нравилась эта качка, ему не нравился кисель вокруг, и больше всего не понравился слабый звук, который принес ему ветер. Сквозь скрип снастей капитан отчетливо разобрал тихий, довольный смех.
Хихикает, прибери его дьявол!
Но разве дирдайле смеются? Легенды красочно живописали душераздирающий вой, жуткие крики и кровожадные хрипы. Смех, к тому же женский, там не упоминался.
Она соскользнула откуда-то сверху, из-под парусов, и опустилась на палубу в круг света от фонаря. Серая бархатная юбка без кринолина, белоснежные пышные рукава сорочки, черный тугой лиф – на нее не упало ни капли дождя. Волосы гладкие, как черный шелк, нежно-сиреневые, мерцающие глаза и лик, прекрасный, как с иконы старых мастеров. Кеннет сглотнул. Ему никогда, ни за что бы в жизни не пришло бы в голову, что дирдайле так прекрасна.
- Забавно, – сказала она и сделала шажок к капитану. – Интересно, это глупость или такое бесстрашие?
Тонкие прохладные пальцы коснулись его щеки. Ее лицо светилось изнутри, словно жемчужина. От нее захватывало дух, как от короткой пронзительной мелодии, отрывка песни, принесенного ветром. Едва понимая, что делает, Кеннет взял ее руку и поднес к губам. Ее кожа оказалась нежной, будто пена на дорогом пиве. Бледно-розовые губы женщины тронула торжествующая улыбка, воздух вокруг слабо зазвенел.
Однако "Аберрейн" была слишком ревнива, чтобы оставить это безнаказанным: такелажный блок со скрипом сорвался с места и кометой понесся вниз. Нежный звон разбился вдребезги, и дирдайле взмыла ввысь, спасаясь от удара; блок просвистел перед носом Кеннета, снеся последние следы очарования. Капитан с благодарностью улыбнулся и украдкой утер лоб. Фух, чуть не пошел на закуску...
Женщина опустилась на перильца фальшборта, балансируя на них с ловкостью птицы. Ветер и дождь обтекали ее, будто вода – каменный риф.
- Что, еще не наелась? – неожиданно для самого себя спросил Кеннет.
- Я хочу жить, – ответила дирдайле. – Почему ты мешаешь?
Бреннон поднял дробби. По губам дирдайле пробежала снисходительная улыбка.
- Не бойся, моряк, я больше не буду
