Жена без срока годности - Ольга Горышина
— Одевайся, — сказала я твердо и проглотила следующей фразу, уже крутящуюся на языке “И вали отсюда!”
— Оденусь. Ты шла в душ. Чего застряла?
Застряла я под горячей водой. Который день часовую йогу мне заменял пятиминутный контрастный душ. Сил, правда, от такой процедуры не прибавлялось, потому что всех их я тут же пускала на общение с Андреем.
— Я тебе серьезно сказал про ребенка, — встретил он меня в прихожей уже в ботинках. — Хочешь делать глупости, делай. На меня не рассчитывай.
— Испугал! — хмыкнула я, опускаясь на скамеечку, чтобы обуться.
— Выясняй, что я должен подписать, пока не передумал.
— Для начала сделай мне паспорт.
— Вечером будешь с паспортом. Не переживай.
Вечером я буду с новым букетом проблем, скорее всего. В машине я написала сообщение для Романны, чтобы узнать, не передумала ли она. Не только не передумала, она еще тут же перезвонила.
— Я не могу сейчас говорить. Узнаю у Веры, что мне надо сделать для начала…
— А ты не передумала? — спросила она в ответ.
— Если ты о детях, то нет. Если о чем-то другом, то тоже нет. Элис сказала, что с отцом встречаться не будет. Алекс с Миррой готовы ехать с нами в горы…
Я сказала это скорее для водителя, чем для звонящей. Андрей не повернул головы. Романна завершила разговор просьбой держать ее в курсе. Хорошо, что не высказалась по поводу Сунила. Не знаю, догадалась ли она, что я не одна, а если догадалась, поняла ли с кем? Впрочем, я сама до сих пор не знаю, к какому человеку села в машину. Люди меняются — порой очень сильно и чаще всего не в лучшую сторону. А когда-то Лебедев казался мне лучшим. Ну ведь казался ж! Казался, не был… Лучшим. Первым — да, а лучшим — нет.
А вот водил Андрей, пожалуй, лучше меня. Или я настолько напряглась, что в машине в целях собственной безопасности не только пристегнулась ремнем, но и вообще перестала следить за дорогой, отвернулась, смотрела направо в окно, как скучающий пассажир. Лица у водителей все напряженные — давно не была без руля и не видела, как выглядят люди со стороны.
Со стороны все просто — всегда. Ну что стоило заняться вчера сексом, а сегодня спокойно ни о чем не думать, кроме предстоящего похода в оперу с другим бывшим мужем? А стоило моих нервов. Теперь они выдувают, точно водосточные трубы, утренний серый ноктюрн. Об Австрии вовсе не думается — немцу говорить про подделку документов на чужого ребенка нонсенс. Он не только у виска может покрутить, а еще и позвонить в русское посольство в Вене сможет.
Я Сунила не знаю, чтобы в таком деле ему довериться. У него даже ни одного штрафа за превышение скорости за всю жизнь не было и парковался он всегда в положенном месте. Настучать на жену нельзя? Ну так Андрей тоже сказал, что может так поступить со мной. Конечно, возможно, в тот момент ему просто укусить меня хотелось, жало чесалось. А вот Сунил языком болтать не будет, если что-то вдруг пойдет в разрез с его принципами. А что за принципы у него? Да хрен его знает! Получается, я не знаю ни одного своего мужчины, а у меня их всего-то было двое. О чем думала всю жизнь? О работе, о детях, о пенсии… Точно не об Андрее и встрече с ним на пороге новой самостоятельной жизни.
— У тебя все настолько плохо дома?
Андрей открыл рот так неожиданно, что я тоже его открыла.
— В плане?
— С детьми.
— А… Я-то думала настолько, что можно и тебя для полноты пиздеца в жизнь пустить. Нет, Андрей, у меня все хорошо дома. С детьми. Это у моих бывших мужей с детьми проблемы. Может, потому что они бывшие? Оказывается, не только бывшие жены бывают, но и папы. Моя дочь так считает.
— Но деньгами его не брезгует? — хмыкнул мой водитель.
— Это его обязанность. К тому же, деньги на ее учебу были отложены давно и принадлежат ей, а в остальном… У нее настолько гордость сильна, что она голодать будет, если мама денег не даст и отправит к папе. Я этого не сделаю. Что сделает он, чтобы починить отношения с дочерью, которые по глупости сам же и поломал, меня, если честно, не очень интересует. Я даже рада, что ему плохо.
— Это я ощутил на собственной шкуре, знаешь ли…
— У каждого свой шкурный интерес.
— Пока в выигрыше только ты, — решил попугать меня Андрей.
— Ты тоже. Тебе нравится иметь в паспорте фиктивные штампы. Но ребенка можешь себе в паспорт не вписывать, — улыбнулась я по-прежнему своему собственному отражению в стекле.
На него не налипли осенние листья, хотя Андрею все же пришлось утром смахнуть парочку налипших на мокрое лобовое стекло. Осенние листья пусть и мертвые, но более живые, чем мы — они умеют летать, кружиться над землей, а мы по ней просто ползем: через лужи, в грязи, порой вообще без какой-либо цели.
— А если сорвется? Удочерение?
— Оно все равно в русском языке называется усыновление, — буркнула я, не желая поворачивать к нему голову. — Сорвется и сорвется, зато я сделаю все, что могла.
— Хочешь обследовать ее в Израиле? У меня есть врачи.
— Это не мой ребенок.
— По документам будет твой. Они же не захотят просто так ускорить свой бюрократический процесс. Если только мы не покажем им приглашение от израильской клиники, ты так не думаешь?
— Экономишь деньги? Сроки зависят исключительно от суммы взятки.
— Америка еще не научила тебя, что взятка порой просто взятка, а не решение проблемы?
— Американские полицейские не берут взятки, потому что им не предлагают, а не предлагают, потому что не берут, — хмыкнула я все тому же отражению.
— Скоро будут брать. В твоей Калифорнии уж точно…
— А ты не пробовал не нарушать законы?
— Ты меня сейчас на что подбиваешь? Заложить тебя, что ли?
— Нет. Развестись. Если уж быть честным, то до конца.
— Тебе развод со мной дороже жизни ребенка?
Я повернулась к нему лицом и увидела напряженный профиль.
— Идиотская ситуация, верно? — проговорила медленно. — Ради своей дочери ты не женился, а ради чужой готов не разводиться.
— Я вообще не готов с тобой разводиться. Ни с твоей Машей, ни без нее.
— Понимаю, ты себя убедил. У тебя есть хоть один довод, зачем ты
