Тот самый сантехник 10 - Степан Александрович Мазур
— Собрались и… будем, но не впятером, а вшестером, там ещё есть… Татьяна Юрьевна, но про неё я в двух словах рассказать не смогу, — добавил Боря, пока смутно себе представляя, как это будет осуществлено на практике.
— Ты… ты… — на миг потеряла дар речи Лида Гусман, а затем выпалила. — Ты так-то и мне должен! Забыл?
— Нет, не забыл. Должен — сделаю… Ты сегодня дома вечером?
— Стоп-стоп, так ты их не любишь?
— В смысле не люблю? Конечно, люблю. Но мало раздавать материнский капитал женщинам, пора бы подумать и насчёт «отцовского капитала».
— В каком плане?
— В том, что если мужик построил дом и завёл под его крышей семью, обеспечив их всеми удобствами, то он уже сам решает сколько детей будет в семье. Не от одной, так от другой… третьей. А почему нет, собственно, если здоровье позволяет и финансы в порядке? Речь же не о том, как поделить нажитое, а о том, как приумножить. Вот так и появляются кланы, Лида.
— Знаешь, что! — сначала возмутилась так громко Гусман, что даже воздуха не хватило.
— Знаю, что кланы крепче многих семей, — добавил спокойно Боря. — И это фактическая поддержка друг друга, а не на словах… Так, во сколько к тебе подъехать? Или… прощаешь «долг»? Ну, с учётом обстоятельств.
— В СЕМЬ! — ответила она нарочито громко и положила трубку.
А как положила, закусила ладонь. В это тишине однокомнатной квартиры, что обрушилась на неё мгновенно и придавила словно могильной плитой старушку, ей словно было семьдесят, а не двадцать. Да и как она отпраздновала свои двадцать лет? Хотела разврата с группой, но один уснул после концерта, второй звонил маме, третий заболел, а с оставшимися разврат состоялся, но его устроила… ДИНА!
— Проклятый режиссёр, — пробубнила Лида, просто не понимая почему парни в группе вьются за ней хвостиком, а она, как основной солист и фронтвумен, остаётся в стороне при каждой посиделки.
Но ей никто не ответил. В месте, что принято называть домом всё та же тишина. На миг даже захотелось, чтобы кто-то занялся сексом за стенкой. Или начал долбить перфоратором. Но — тихо. Тогда в следующей миг её протестующей душе самой захотелось создать много шума. Но уже не читая шаги или включив на полную музыку, а крича на бегающих детей, чехвостить задержавшегося на работе мужа, обсуждать подруг и знакомых, костерить родственников. Но все это не получалось сделать, ведь она была абсолютно одна вне работы и творчества и будь проклята та свобода, которая оказалась ей совсем не нужна.
Человек должен быть готов к свободе. Но освободившись от опеки отца и обретя фан-группу в жалкую, но всё же тысячу активных человек, она не стала счастливее. Ведь одиночество было с ней всегда. И под гнётом Гусмана, и среди институтских подруг, и в группе на сцене она теперь вроде бы стояла с близкими ей людьми и исполняла для полного зала, но все ещё была одна.
Потому что одиночество — внутри. А когда человек это признает, и перестаёт бороться за личный угол, он принимает тот факт, что по большей части — он существо общественное.
— Бля, я тоже хочу жить с ними! — заявила Лида зеркалу и с интересом засмотрелась на затвердевшие от этой новости соски. И тут же пояснила подсознанию. — Но не для каких-то там глупостей с этими дурными бабами. Они ведь там все дуры, наверняка. А лишь для того, чтобы Боря был рядом. И хотя бы раз в неделю, но как тот — первый раз!
И скинув майку, а затем до боли сжав соски, она повторила гроулингом:
— Хочу движухи! А Боря наверняка не лохушек себе набрал, а чистый первый сорт.
Тут она поняла, что думает о большом доме, полном детей. И уже готова слушать бесконечные бабские разговоры за чашкой чая на просторной веранде. А как устанет — уйдёт в свою комнату. Ведь у них с Борей в любом случае останется свой уголок, который «только их».
— Хочу дом, а не эту каменную тюрьму! — рявкнула она, пытаясь порвать тишину. Но та, как липкая жвачка, вновь и вновь прилипала к ней. — Хочу быть Глобальной в не рабочее время, и видеть каждый грёбанный день как совершенствуется наш… клан.
Клан. Это слово как будто прикоснулось куском льда к языку. Такое жёсткое, колючее, холодное. Но поставив чай и настрогав бутербродов, Лида поняла, что хочет сварить большой такой таз борща. Чтобы на дюжину человек сразу, чтобы в один присест улетело, а не себе одной. Или только им двоим, и чтобы потом стояло неделю, а она с кислой рожей выливала в унитаз, как свои вечера под сериальчики.
— Нахуй сериальчики. Хочу жить! — сплюнула Лида в раковину как будто все свои обиды, а новое слово во рту уже как будто подтаяло. И она снова сказала. — Хочу жить в клане!
Взяв телефон, она сначала улыбнулась безумной улыбкой Шляпника, наверняка подкладывающего в заварку грибов, а затем решительно вдавила иконку повтора номера и пока не пропал запал, почти прокричала в трубка:
— Боря, возьми меня в жены!
— Что? — вроде совсем не удивился вопросы Боря, но всё же уточнил. — Но ты же не беременна. Не беременна ведь?
— Пока нет, но сделай беременной! Хочу в клан!
Затем трёхсекундная пауза, показавшейся вечностью.
— Сейчас?
— Прямо, блядь, немедленно! Забери меня отсюда и сделай… что ты там должен сделать. Я на всё готова!
На этот раз пауза в две секунды.
— А платье, причёска и всё такое?
— Я уже достаточно взрослая, чтобы стать счастливой и в рваных джинсах! — добавила она с ощущением какой-то маленькой, но такой важной победы глубоко внутри.
— Ладно… — ответил динамик и неожиданно добавил. — Сейчас заеду.
Сердце от этой новости едва из горла не выпрыгнуло. Выронила телефон.
— Дура-дура-дура! — закричала она, носясь по комнате, коридору и на кухню и обратно. А затем остановилась и начала собираться в бешенном темпе. — Ёбушки-воробушки!
И тут она заметила, что ей всё равно на тишину, а голос стал таким радостным, словно Дед Мороз всё же существует и признав все её письма действительными, подарил сразу все подарки. Именно те, которые она хотела,
