Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06
Как не согласиться с поэтом Ниной Карташевой!
* * *15 октября 2004 года во ВГИКе (институт кино) состоялась научно-практическая конференция. Тема: «Герой Василия Шукшина как воплощение национального характера».
Длилась она целых пять часов. Потом до третьих петухов заснуть не мог. Зачем пошел? Думал, слушая выступления, а окончились, не жалею, вспоминая взыскующие глаза немногочисленных на конференции студентов. Профессора, пользуясь наукообразной терминологией, анализируя творчество Шукшина, сошлись на формулировке — «криминальная романтика». Зав. кафедрой драматургии Ю. Н. Арабов кроме «розового» фильма «Живет такой парень» (спасибо, что не голубого) во всем творчестве выделил алкогольную вину перед репрессированным отцом и Родиной, даже ссылался на «комплекс Павлика Морозова». Все должностные киноведы, говоря о Шукшине, непременно адресуются к Тарковскому, впрямую или подтекстами подводя: он-де высшая кинокультура, а Шукшин — лапотный натурализм, и говорить-то не о чем. Никто не упомянул Шукшина как писателя. Пробегитесь по крохотному рассказу «Дядя Ермолай», он один о характере сибиряка говорит глубже и емче многих фильмов. Потому не убывает у Шукшина читателя, и плевать ему на нелестные оценки «знатоков».
Изобразительность его лент сродни живописи Федотова, Перова, а вот с «иконой» XX века «Черный квадрат» аналогий никак не просматривается.
В подтверждение своего «обобщающего» суждения о Шукшине Арабов привёл случай житейский. Еще мальчишкой гулял он с мамой на ВДНХ, навстречу молодой мужик с детской коляской. Мама говорит: «Смотри, сынок, вот гениальный человек, на студии Горького работает, но он пьет». «Я внял маме и никогда не пью, — с легкой усмешкой сказал Арабов. — Гениальным не стал, — пококетничал мэтр, — но достиг кое-чего. Кафедра драматургии, понимаете, говорит за себя. А в младые годы я подрабатывал уборщиком нечистот, где уже ветераном трудился друг-сокурсник Шукшина Валентин Виноградов. Он-то многое знал и поведал о Шукшине».
Я не утерпел: «Кто такой Виноградов?» — «Он настоящий человек, — изрек Арабов и продолжал: — У Шукшина ощущение вины и тоска по Родине во всем творчестве, особенно ярко проявляющаяся перед расстрелянным отцом, она (вина) одного корня с Павликом Морозовым. В его творчестве светлое отношение проявлено только к женщине-матери. Все остальные персонажи так или иначе ущербны. Своим творчеством Шукшин, и в не меньшей степени Николай Рубцов, констатирует угасание русской нации. Спасут угасающую русскую нацию многомиллиардные дотации какого-нибудь международного сообщества для двух-трех поколений русского люда и сильная кровь и организованность еврейского племени. Других выходов на горизонте не просматривается», — так в глубокой тишине закончил зав. кафедрой драматургии Ю. Арабов свою думу о русском спасении.
Словно какой-то морок накатил мне на глаза. Почудился профиль огромного ворона, вещающего на русском языке. И сегодня мурашки по спине бегут при воспоминании о профиле говорящего Арабова. Зал молчал и не реагировал…
Никак не выходит из головы: как же можно так все перевернуть? Шукшин — Павлик Морозов?! Живо вспомнилось, как в институте преподаватель монтажа давал нам копировать срезки смытого (запрещенного) фильма Эйзенштейна «Бежин луг», славящего подвиг Павлика Морозова. Шукшин, посмотрев отобранные мной крупные планы персонажей фильма «Бежин луг», спросил: «Зачем ты все это собрал? Посмотри, какая собрана Русь в альбоме Дмитриева… а фильм Эйзенштейна — „агитка“, разрушающая семью… При чём тут несчастный Павлик?».
Да, о Валентине Виноградове. Коренной москвич, один из перспективных студентов мастерской М. Ромма, в которой учились А. Тарковский, В. Шукшин, Рабинович (Митта). Я, учась на 4-м курсе операторского факультета, снимал курсовую работу Виноградова по рассказу Серафимовича «Две смерти». Материал давал надежду появиться работе. Посмотрев отснятое, Михаил Ильич принял не прошедшую по конкурсу на актерский факультет Аллу Евдокимову, снимавшуюся в работе Виноградова (сегодня она заслуженная артистка Малого театра). Однако появилась идеологическая установка — борьбы с космополитизмом. В рассказе затрагивалась тема белого движения. Виноградову не дали закончить ленту. Он уехал в Белоруссию, получив там возможность снять диплом, а потом и две полнометражные ленты. Наработал уже солидный авторитет на «Беларусьфильме», чего не желали мэтры студии. Его высказываний с лихвой хватило, чтобы обвинить его в безыдейности, а еще круче — в антисемитизме. Скоренько он был выброшен из сферы кино, получив возможность трудиться дворником. Вот на этой должности и назвал его «настоящим человеком» зав. кафедрой драматургии ВГИКа.
Далее, получив слово, Вадим Петрович Михалев освещал тему «Актер Шукшин». Перечислив психологические типы характеров, он отнес Шукшина к типу фаллического дара, тяготеющего к постоянной публичности, выраженной в пословице «На миру и смерть красна». «Ни у одного народа нет такой пословицы, только у русского народа. Даже в Японии, — добавил он, — где много пословиц, схожих с русскими, ничего похожего я не обнаружил».
Струсил я тогда произнести другую пословицу, которой нет у других народов, но мне уже дважды председательствующая делала замечания, и я удержался. Привожу пословицу: «Бойся друга, однажды прощенного, и жида крещеного».
Михалев развенчивал «публичность» героя Шукшина, ссылаясь на труды Фрейда. В итоге, возвращаясь к определению «фаллический дар», других, более глубоких мыслей в отведенное ему время психолог озвучить не сумел.
Кирилл Эмильевич Разлогов, начиная речь, ниспослал хвалу Арабову. Говорит раскованно — чувствуется лекционная натренированность. А какая «глубина» мысли! Феномен Шукшина он признал равновеликим с певичками «Тату» и на полном серьезе утверждал: «Стоит подумать о создании международного семинара, пригласив на него авторитетных критиков (видимо, ему равных. — А. З.), где-нибудь в Центре Помпиду, или в другом Еврограде, или в Японии, и проанализировать природу долговременного интереса зрителя к криминальной романтике „Калины красной“ и группе „Тату“…».
Мне пришлось говорить после Разлогова. Говорить не хотелось. Я развернул рулон с панорамой последних Шукшинских чтений. Сообщил, глядя только на Разлогова: «Даже местная пресса врала, объявив, что чтения посетили более 2 тысяч. А на полутораметровой панораме (компьютерная технология помогла из 11 слайдов составить) можно подсчитать — за 30 тысяч перевалило. А ведь люди приехали без командировочных — из Молдавии, Приднестровья, Сахалина, Мурманска. И ведь никто к вашим семинарам прислушиваться не станет».
Разлогов встал и, пятясь, удалился… Я вслед ему: «Разве это по-русски?». Поднялся и психолог Михалев. Ведущая, проректор ВГИКа А. Н. Золотухина, вступилась за них: «Люди занятые… лекции…».
Я говорил об изобразительных установках фильмов Шукшина, над которыми я работал. После меня говорил Владимир Крупин. Свое слово он сам обнародует скорее меня. Оно звучало как молитва на тюремном дворе. Арабов еще сидел рядом, заискивающе и фальшиво осуждая болтовню «специалистов». «Так что же, его отравили?» — вдруг спросил он шепотом, сам же мне и ответил. Ну… это было со слов Алексея Ванина, которые и я слышал впервые. «Мы несли цинковый гроб на аэродроме в Волгограде, а когда в Москве сгружали и везли в Склифосовский морг, он был рвано изрезан, а деревянный гроб был мокрый, и из него текли струи. Я много на своем веку таскал гробов, но чтобы столько жидкости было в цинковом ящике, не видел, а в деревянном гробу еще больше.» — «О запахе он ничего не сказал?» — «Спросить никто не решился».
Долго еще длилась конференция. Говорили культурологи, киноведы. Не все и успели получить слово…
Несколько раз повторялось, что Шукшин был секретарем комитета комсомола ВГИКа. Да Боже, неужели во ВГИКе так изничтожили архив отдела кадров? Посмотрите в архивах партбюро. Шукшин с первого курса в партбюро избран. В партию принят в Севастополе во время службы на Морфлоте. Не будь Шукшин активным партийцем, его на первом году «схарчил» бы товарищ Ромм. Партия была броней, за которой Шукшин и удержался на первых порах обучения киноделу. «Ноги бы унести поскорее из родной альма-матер. Зарекаюсь, никогда больше здесь не появлюсь».
А закончились речи, и налетели студенты. Глаза весело-заискивающие, горящие интересом, неравнодушием. Парни кружком, больше молчат, шустрее девчонки: «Мы влюблены в вашу верность шукшинскому пути и киноделу. Многое понятнее видится в его судьбе и планах. Приходите. Нам ведь с текстами Шукшина трудно запуститься, утвердиться, помогите. Можно вам звонить?» — «Ох, редко в Москве сижу. Бывать бы еще реже, больше было бы пользы…».
