Сергей Цветков - «ЕСЛИ» №6(208) 2010
Верите или нет, но рукопись после нескольких внутренних рецензий трижды отправляли на экспертизу — не то в журнал «Вопросы философии», не то в «Коммунист». И только потом со скрипом книжку напечатали.
А в 1982 году за роман «Дарю вам память» меня наградили «Аэлитой» — премией, вручаемой тогда отличившимся фантастам. Изготовили саму статуэтку из уральских самоцветов и каких-то неведомых экзотических металлов, вроде циркония, местные художники, а вручали ее мне в Свердловске, что было вполне объяснимо. Журнал «Уральский следопыт», издававшийся там, был тогда одним из немногих центров, где любили и печатали фантастику. «Аэлита» и по сей день украшает мой письменный стол.
* * *Повесть «Тонкий голосок безымянного цветка» — один из немногих моих текстов, который нравится мне самому. Она вышла в 1985 году и до сих пор, когда я вспоминаю ее, наполняет меня печалью. Герой ее списан с моего хорошего знакомого, который учил меня понимать язык цветов. Человек он был тяжелый, угрюмый, одинокий (жена давно ушла от него, и даже с дочерью он не виделся), тяжко пьющий. И лишь со своими цветами — а его крошечная однокомнатная квартирка на верхнем этаже неказистой хрущобы была буквально переполнена ими и, скорее, напоминала влажным теплым воздухом оранжерею — он становился нежен и приветлив. И они отвечали ему трогательной любовью. К сожалению, и их поддержка не помогла ему — он умер очень рано.
Не знаю, как бы сложилась его судьба, живи он сейчас, но тогда она была изломана еще и тем, что два романа, написанные им — прекрасные вещи, с моей точки зрения, — были решительно отвергнуты в издательствах. Они и не могли быть напечатаны, ибо написаны о людях семидесятых — времени «развитого социализма», или «разлитого», как называли его тогда — с бескомпромиссной прямотой и искренностью.
* * *Повесть «Дальние родственники» писалась в 1988 году, и читатель заметит в ней некоторые вольности, которые несколькими годами ранее казались бы просто немыслимыми. Вольности эти по нынешним понятиям, когда пишется и издается бог знает что — от размеров груди некоей телеведущей до сексульных предпочтений известного певца, — кажутся просто смехотворными. Но я ловлю себя порой на мысли, что зато в советские времена у авторов и издательств хотя бы с чисто профессиональной точки зрения были более высокие стандарты.
К тому же мне было уже немало лет, и в моих вещах мало-помалу начинали появляться мысли о старости, о человеческой доброте, душевной привязанности и преданности. В традиционной фантастике они обычно не занимают большого места, и, очевидно, моя фантастика начала дрейфовать куда-то в более эмоционально-этическую сторону. В «Дальних родственниках», как я уже сказал, этому способствовали и новые ветры, дувшие в стране в конце восьмидесятых годов и названные впоследствии горбачевской перестройкой.
Их я почувствовал непосредственно на себе. Мой старший сын работал тогда в одном академическом институте мэнээсом — младшим научным сотрудником, и имел глупость принести с собой на работу книжонку на английском с Кремлем на обложке и довольно невинными по нынешним временам заметками о Советском Союзе, которые тогда казались совершенно крамольными. Кто-то из его бдительных сослуживцев книжку передал в «соответствующие органы», и моего сына привлекли к уголовной ответственности за «хранение и распространение сведений, порочащих…» и так далее. Поскольку книжку он взял у меня, в прокуратуру стали вызывать и меня. «А вы лучше меня привлеките к ответственности, — нагло заявил я, — мне это не помешает для репутации, скорее, наоборот».
Нутром я чувствовал, что парализующий страх, в котором мы прожили всю жизнь, уже начал испаряться. «Э, нет, — хитро прищурился прокурор, — так не пойдет…»
В глазах его я читал растерянность: дело явно было подсунуто прокуратуре из КГБ, и он не очень представлял себе, что с ним делать. И был прав, потому что вскоре академика Сахарова вернули из горьковской ссылки, КГБ стремительно терял свою мертвую хватку на шее страны, и дело о «подрывной» книжке было под шумок спущено на тормозах.
* * *Так уж получилось, что с крахом Советского Союза я перестал писать на долгие семнадцать лет. Все эти годы мы с женой издавали ежемесячный журнал на английском языке «Путеводитель по России». Это были годы невероятных катаклизмов, когда рушилась одновременно и могущественная Советская империя, и на место советской плановой экономике приходил дикий и вороватый капитализм, и испускал дух немощный марксизм-ленинизм, и вместо когда-то всесильных ЦК, Политбюро и КГБ страной стали править олигархи, кукловодившие кремлевскими бонзами.
В нашем журнале мы пытались объяснять потянувшимся в страну иностранцам, бизнесменам и просто туристам, что в ней происходит. Это было нелегко, потому что мало кто вообще это понимал.
Мы работали день и ночь, чувствуя на своей шкуре, что такое частное предпринимательство. Ведь у нас не было ни спонсоров, ни просто покровителей. Бумага, печать, распространение, доставка и, главное, реклама, без которой мы не могли бы существовать, — все лежало на наших плечах. Мы перелопачивали десятки изданий, интервьюировали сотни людей, от Ельцина до лидера «Яблока» Явлинского, от актера Ульянова до писателя Астафьева и многих, многих других. Мы рассказывали о новых условиях жизни в стране, давали практические советы, начиная с бизнеса и заканчивая жильем и личной безопасностью, советами посмотреть тот или иной спектакль и прочесть ту или иную книжку. Все ведь в ту пору было ново и непривычно. Сегодня уже мало кто помнит взрыв общественного интереса к вещам, надолго запертым в цензурных сейфах. Достаточно сказать, что тираж литературного журнала «Новый мир» подскочил до невероятных нескольких миллионов, и типографии просто не успевали его печатать.
Среди наших рекламодателей было много иностранных авиакомпаний и отелей, от «Люфтганзы» до «Мариотта». Многие из них предпочитали платить за рекламу авиабилетами и бесплатными номерами в гостиницах. Ведь в самолетах и гостиницах всегда бывали свободные места. Не воспользоваться этим было бы глупо, и мы облетали весь мир, от Новой Зеландии до Исландии.
Но всему на свете приходит конец, и в 2002 году и жена, и я — оба уже весьма пожилые люди — почувствовали, что больше не можем работать в прежнем ритме. Да и газетно-журнальный рынок был уже перенасыщен. И мы, скрепя сердце, попрощались с нашими читателями.
Когда мы закрыли наш журнал «Путеводитель по России», мне было уже 77 лет и казалось, что больше я никогда не напишу ни слова — слишком много я их уже написал. Но из так называемого «заслуженного отдыха» ничего не получилось. Старая лошадь, наверное, тоскует порой по привычной упряжи. Писательский зуд не давал мне покоя. И в один прекрасный день, мысленно проверив, помню ли я еще таблицу умножения, и обнаружив, что помню даже, сколько будет семь на восемь — что я и в молодые годы знал не очень твердо, — я сел за новую повесть. Так появился «Брат мой ящер». За ним последовали «Смертельное бессмертие», «Ангел смерти подает в отставку» и «Предсказатель». Но поток времени необратим. В 2010–м мне исполнится 85.
Боюсь, не все замыслы удастся осуществить. Так родился необычный по форме текст — рецензия на неопубликованный роман. Кстати, подобный прием использовали в свое время Г.Гуревич и С.Лем.
Не мне судить об этих моих последних произведениях. Но в одном я уверен: меня стали больше волновать вопросы этики, религии. Разумеется, это не трактаты — я всегда старался писать так, чтобы читателю было интересно, — но по сравнению с моими более ранними вещами в них, наверное, стало чуть больше печали.
Код Марии
Некоторое время назад мне позвонили из издательства, которое напечатало отдельной книжкой несколько моих давних повестей, а в другом сборнике даже одну совсем недавнюю, и попросили высказать свое мнение о рукописи, которую они с моего разрешения хотели бы мне прислать. Какая-то совсем юная, судя по голосу, сотрудница объяснила, что фамилию автора они с титульного листа убрали, дабы мне легче было бы вынести свой приговор.
Конечно, сказала она, они бы могли переслать мне рукопись по электронной почте, но, наверное, для меня более привычен машинописный экземпляр. В голосе ее мне почудилась легкая усмешка: да он, бедняга, наверное, и компьютером-то пользоваться не умеет. Что делать, возраст учит быть не слишком обидчивым. А смиренным легче всего становиться тогда, когда ничего другого и не остается. Не случайно процент верующих среди стариков выше, чем у молодых, ведь смирение — основа веры.
Давно я уже не писал так называемых «внутренних» рецензий, с далеких советских времен, и даже подивился, что мое мнение вдруг заинтересовало издательство. Конечно, приятно было бы решить, что редакторов привлек мой опыт, но я-то знаю, что стариковский опыт давным-давно никого, кроме разве что самих стариков, не интересует. По крайней мере, с тех пор как появилось книгопечатание…
