Подпольная империя - Дмитрий Ромов
Какие-то люди крепко подставили Алишера и взяли меня в плен. Вернее, сначала они хотели меня устранить по-тихому, но услышав имена местных авторитетов призадумались и привезли к другим людям, а те бросили меня в яму. Стены в ней отвесные и выбраться без лестницы не представляется возможным.
Значит нужно сохранить побольше сил. Воды могли бы дать, а то пить хочется. Ладно, надо постараться заснуть. Я закрываю глаза и, честно говоря, мало что изменяется. Ничего… сейчас вздремну и сразу станет лучше…
Ночь тянется бесконечно, и выспаться, разумеется, не удаётся. Я постоянно просыпаюсь, тело начинает ныть от неудобной позы. Приходится разминаться — приседать, растягиваться, отжиматься.
С приходом утра чернота ямы становится чуть светлее и прозрачнее. Звёзды тают и, вопреки утверждениям Аристотеля и Плиния, с наступлением дня становятся невидимыми. Может быть, дело в том, что я забрался недостаточно глубоко. Но днём звёзды на небе не видны.
Над краем моего колодца появляется голова, тёмный мужской силуэт.
— Э! — обращается он ко мне. — Вода.
Вслед за этим в яму спускается верёвка с привязанной к ней флягой. Ну, хоть что-то.
— Шеф, во сколько завтрак обычно? — спрашиваю я. — Если что, можешь уже подавать, я готов.
Ответом меня не удостаивают. Я, впрочем, и не жду. Отвинчиваю крышечку и проверив запах и вкус, начинаю пить. Медленно, маленькими глоточками. Кажется, жизнь налаживается.
Утолив жажду, впадаю в дремоту. Время тянется медленно. Похоже, никто мной не интересуется. Так что это заточение может и затянуться. Выбраться из ямы без верёвки или лестницы не представляется возможным. Только, если научиться летать. Здесь метров шесть.
При свете дня я заново осматриваю свою темницу. Утоптанная глина на полу, довольно гладкие глинистые, с белыми меловыми пластами, стены и, собственно, всё. Больше ничего нет. Можно погулять. Шесть шагов туда, шесть обратно. Можно посидеть. Можно полежать. Крыс вроде нет, но жуки ползают.
Пытаюсь спать, но получается плохо. Всё равно, стараюсь уснуть. Жрать не дают, вода, думаю выдана на весь день, поэтому нужно экономить ресурсы организма…
День проходит в голодной полудрёме. Чего мурыжат, собаки… По штанине ползёт паук.
— Ну, привет. Ты меня с мухой, надеюсь, не спутал?
Голос звучит глухо… Блин, в принципе я уже вполне готов выйти на поверхность. Каково оно сидеть на дне ямы примерно понятно, так что можно эксперимент заканчивать… Поднимаюсь на ноги и задираю голову.
Телескоп, на дне которого я стою, даёт плохой обзор — мне виден только маленький ярко-синий кружок знойного узбекского неба.
— Эй! — кричу я, но ответом мне остаётся безмолвие и тишина…
Я некоторое время вслушиваюсь в эту тишину, а потом снова кричу, на этот раз, вкладывая в крик гораздо больше энтузиазма и сил. Впрочем, на результат мои усилия не влияют. Попробовав ещё несколько раз, я замолкаю и привалившись к стенке затихаю.
Время тоже затихает и ползёт медленно-медленно под моим присмотром. Я бросаю взгляды на циферблат своих часов каждую минуту. Тик-так, тик-так, тик-так.
В начале шестого над краем ямы показываются две головы. Понаблюдав за мной с полминуты, они исчезают, не обращая внимания на мои попытки завязать контакт. Собаки. Чувствую себя зверушкой в зоопарке. Думаете, начну прыгать за печеньками и яблочками? Да вот хрен вам. Сажусь к стене и стараюсь думать о чём-нибудь приятном. О Лиде и об Ирке. Но, почему-то вместо них перед глазами появляется Наташка Рыбкина.
— Ну как ты там, Егорушка? — спрашивает она. — Не соскучился?
Соскучился, Наташ, соскучился. А ты как в чужом городе? Не тоскуешь?
— Тоскую, конечно. Ну а что же делать было? Из-за тебя ведь…
— Эй! — перебивает Наташку тот, кто приносил мне воду. — Эй, ты! Уснул что ли? Вставай!
Ага, щас прям. Тебе надо, ты и вставай.
— Эй, слышишь? Давай, вылезай оттуда!
Ну, вот это предложение уже поинтереснее. Сверху появляется лестница. Я поднимаюсь с земли и ставлю ногу на перекладину.
Вылезаю из ямы и оказываюсь в довольно просторном дворе с низкорослыми глинобитными постройками и большим глиняным же забором. Рядом с ямой стоит мужик, похожий на басмача Абдулу из “Белого солнца пустыни”. На нём офицерская полевая форма без опознавательных знаков и небольшая чалма.
Осматриваюсь. Под ногами лежит белая, похожая на мел пыль и утоптанная глина. У ворот дежурит человек. Он в халате и тюбетейке, в руке держит автомат. Судя по отрешённо-сосредоточенному лицу, выстрелит не раздумывая.
Посреди безжизненного, иссушенного солнцем двора стоит раскидистое и очень красивое дерево. И это не чинара. У него толстый невысокий ствол и ветви с маленькими кожистыми листочками и светло зелёными водорослями побегов. В густой тени этого дерева установлен дастархан с невысоким длинным столом посередине и красивыми яркими подушками, разложенными вокруг.
Стол уставлен яствами. Плов, лепёшки, шурпа, ещё что-то невероятно привлекательное…
— Стой здесь, — приказывает Абдула.
Время уже глубоко послеобеденное, но солнце палит нещадно. Я моментально покрываюсь потом.
— Долго стоять? — спрашиваю я. — Жарко. Если долго, я лучше в яме подожду.
Он свирепо, как разгневанный бай, смотрит на меня и едва заметно покачивает головой. Я бросаю взгляд на часы с видом, будто мне некогда. Вообще-то, сегодня должно быть моё выступление на конференции, а я тут глупостями занимаюсь.
Проходит минут пять, не меньше, прежде чем в доме, прилепившимся к стене у самых ворот, открывается дверь и из неё выходит та самая девушка, что была здесь вечером. Думаю, это она. Она замотана в красивый платок василькового цвета и одета в военную униформу. Правда, в отличие от Абдулы, это не советский офицерский мундир.
На ней высокие кожаные ботинки на толстой подошве, короткая, обтягивающая крутые бёдра, юбка цвета хаки и такая же куртка, сшитая по фасону джинсовой. Она идёт в мою сторону, вышагивая, как на подиуме. Красиво идёт, чуть виляя тугим задом и выбрасывая длинные стройные ноги.
Ого. Огонь просто. Я даже про голод и жажду забываю. Горбатого, как говорится, только могила исправит.
Она приближается ко мне и останавливается в паре шагов. Красотка. Высокая, горячая, смуглая. Большие карие глаза, свежая кожа, юный персик, широкие скулы, чувственные губы. Голливуд бы такую с руками оторвал, да только нам самим мало.
Она тоже рассматривает меня, причём я не вижу и следа кротости и смущения, которые ждёшь от восточной девушки в кишлаке с глиняными домами.
Глаза Айгюль чуть прищуриваются. Она исследует меня молча. Наконец,
