Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
"Нет его, - говорю. - Ушел".
"Не верю. В комнату веди".
И вот незадачливая Тетя, похожая уже на полуобнаженный, готовый ко сну зерно- или хлебоуборочный комбайн, бредет со свечой на ветру по чужим уже, иномирным горницам, а сзади крадется черная тень с занесенным ножом. И тень эта пошуровала там и сям, и не нашла зятя, и, щелкая фонариком телевизионщика, приказала показать ему сарай.
В какое-то мгновение Тетя отважилась на побег.
Сперва она заперлась в избе, и гад в маске, грозя ей страшными колотыми и резаными казнями, отправился бить стекла, и побил их не мало, ибо время бить стекла, и время вставлять стекла.
А дальше рассказ вышел несколько неразборчивым, так что я его опущу. Закончилось тем, что окровавленная и пронзительная Тетя слонихой вломилась к соседям, требуя защиты, расправы, преступления и наказания.
Тот же, что надел маску и разбил стекла, предварительно подрезав Тетю, убежал.
Было следствие.
- Есть ли у вас враги? - спросили у Тети в милиции.
- Да откуда же им быть, - изумилась та, благо любое соседушко нынче друг, а завтра - наоборот, известное идолище. - Нет у меня врагов!
И они с подругами затеяли самостоятельное следствие, коли уж милиция не знает, что и думать. И можете себе вообразить? Как оно случается в детективах? Преступником оказывается тот, о котором милиция и не мыслит! Кого подозревают в последнюю очередь!
- Фонарик! - осенило одну из ее подруг. - С такими фонариками ходят телевизионщики. Тогда же как раз отключили свет (и потому, вероятно, срочно понадобилось починить телевизор). А к Любке - Верке, Зойке, Настойке и Головомойке - уж месяц как явился из зоны коханый-суженый, по которому сохли и плакали, телевизионный мастер и наркоман. Ну, кто бы мог заподозрить этого нового, недавно объявившегося субъекта?
- И вот я иду на базар, - продолжает Тетя, - и вижу, что он самый и идет, хоть и без маски, с двумя милиционерами. Кто б на такого подумал? Только что из тюрьмы, с фонариком. Смеются, пиво пьют, он им шашлыки покупает. Я подошла и говорю: "Как же вам не стыдно? Смотрите, вот вы мне руку поранили?"
Тот, разумеется, устыдился, но вымолвил только одно: "Да что вы, это не я".
А он наркоман был, в ту роковую ночь шатался, и, может быть, всерьез не помнил, зачем и куда пришел.
И стал пить пиво и есть шашлыки с милиционерами, не обращая внимания на тетины упреки. Благо находился под надзором милиции, был телемастер и отрицал свое участие в страшной ночи.
Потом Тетя еще несколько раз, в разные дни, подходила к нему и милиционерам на базаре, когда те пили пиво и ели шашлык, и журила их всячески, и вразумляла.
И впредь им тоже спуску давать не будет.
Те хохочут, анекдоты рассказывают, закусывают.
Но не на ту напали. Всякий раз, как заметит - напомнит, и пристыдит, и в краску вгонит.
Лавка древностей
Я подхватываю почин заокеанского друга Тимы, да и просьбу некой очаровательной барышни придется уважить. И я открою мой милый, интимный ящик письменного стола; я выставлю его на всеобщее обозрение, которое наверняка приведет кое-кого к недоброжелательным чувствам, как всякий доверчивый эксгибиционизм. Хотя, казалось бы, что тут такого: распахнулся, да показался в надежде на впечатление; это детские пережитки, хвастовство новым мячиком (мячики в моем ящике, увы, все довольно старые, с ними не выйдешь во двор и не станешь показывать детям, равнодушно проезжающим мимо меня в санях и на роликах - быстренько упекут за намерение совратить их мам. Да стоит почитать кое-что из бумаг - и вправду упекут, как раз за это, благо следственный отдел - в двух шагах от меня). Итак, пунцовый от смущения, я выдвигаю - медленно, бережно, там что-то чем-то зацепилось: важное об важное - ящик письменного стола, доставшегося мне от бати за ненадобностью для последнего никаких предметов бытия. Он уже все написал. В Лавке древностей, с постепенно нарастающим раздражением, обнаруживаю следующее:
Прежде всего - бумаги, бумаги, бумаги; некоторые - со следами подошв.
-рекомендации в СП Петербурга от Житинского и Пугача; рекомендация покойного Панина мистическим образом ушла вслед за ним;
-телефонный справочник Союза Писателей Санкт-Петербурга;
-картонное поздравление с 30-летием от приятеля, с которым мы уже 5 лет, как в ссоре по случаю моего мордобоя приятелю;
- бланки для оплаты Интернета;
- рукопись поэмы "Тверезый разговор", изготовленная тестем;
- фантики от феназепама - пожалуйте на аборт, в помойку; простите, что без наркоза;
- письмо из пенсионного фонда: беру себе псевдоним Креза, навеянный словом crazy; немедленный выкидыш, не понадобилась даже лезть спицей, у меня и нет спицы, я не привык вязать в свободное от невязания и невезения время;
- мои рукописные, домашние задания по английскому языку, выполненные году в 75. (откуда же это??);
- черновик "Ленты Mru" (черного кобеля не отмоешь добела);
- первая самодельная закладка, сшитая дочкой;
- кусок магнитофонной пленки - ах, нет, целая сломанная кассета, "Снежная королева", жалко, самопроизвольный выкидыш;
- записная книжка "Календарь врача 89", клейма негде ставить, Сохранить Все;
- маразматическая записка от покойной заведующей отделением непонятного содержания, каракули (память, память требует и подсказывает, что в таком возрасте на аборт не берут, оставить в инкубаторе);
- дочкин рисунок: цветы;
- гомеопатические шарики Актеа Рац 6 - ваша очередь, женщина;
- весьма старая записная книжка;
- отвертка;
- действующая черная ручка (ура, пожалуй);
- старинная телефонная книга, начатая дедом и бабкой - с ЖЭКами и ЖАКТами - хранить вечно, актуальнейшая вещь;
- пинцет;
- где же зажим и тампон? загуляли...
- сломанная кассета для автоответчика - что я, сам не отвечу? еще и получше, чем эта дурилка; и еще одна - сопротивление при выкидыше, вакуумный отсос излишка роскоши;
- вострая ржавая кнопка; судя по всему, не одна (нам бы, сталкерам, гаек...);
- ищо отвертка, маленькая - я что, слесарь?
- скрепки;
- поздравление с днем
