Ургайя - Татьяна Николаевна Зубачева
И быстро вышел из гаража. Тихоня озадаченно посмотрел ему вслед: легковушку они вдвоём только-только отмыли, отладили, но… раз сказано, значит сказано. Рука у Рыжего тяжёлая. И скорая. Так, может, не мыть, а «полиролью» протереть? Для блеска и форса. Ну да, сказано же было, чтоб сверкала. А сверкать и блестеть… рядом слова, а различны. И он взялся за дело, крутя в уме эти такие близкие слова.
Няньку Гаор нашёл в одной из вещевых кладовок.
— Старшая Мать, — с ходу начал он. — Поговорить надо.
Нянька через плечо оглянулась на него и кивнула.
— Раз надоть, то ко мне пошли.
И Гаор облегчённо перевёл дыхание. Теперь-то уж никто не подслушает и не помешает.
Как и в тот раз, Нянька усадила его на большой сундук и сама села рядом. Строго поглядела ему в лицо.
— И чего стряслось?
— Ещё ничего, — вздохнул Гаор. — Но может. Даже не знаю с чего начать, Старшая Мать.
— Ты-то да не знаешь, — насмешливо фыркнула Нянька. — Об Тихоне с Трёпкой, что ли ча?
Гаор кивнул.
— Об этом. Нельзя, чтоб Трёпка от Тихони рожала. А малолетка края не чувствует, и он его не знает. Пока тискаются, ладно, а по полной любиться им нельзя.
Нянька задумчиво кивнула.
— Это всё ладно. Тихоне, значит, ты укорот дашь, а Трёпку мне строжить. Хитёр ты, Рыжий. А почему им любиться нельзя?
Гаор покраснел и опустил голову. И глядя на свои, сцепленные в замок, пальцы, глухо сказал:
— Урода родит, так на всю жизнь клеймо. Хуже…
— А с чего это ей урода рожать? Девка здоровая, и у Тихони всё на месте.
Гаор вздохнул. Ведь знал, идя на разговор, что Старшая Мать всё из него вынет, а всё ж надеялся, свалить на Трёпкино малолетство, да не вышло, сам ляпнул про урода, ну, так чего теперь, шагнул — так иди, в атаке останавливаться нельзя.
— Старшая Мать, есть питьё такое, пойло зелёное. От него силы в мужике непомерно, сотню оттрахает и вторую давай, а то мало. Ну и…ещё там разное. Только… кто его пил, у того дети потом рождаются… без рук, без ног, а то и без мозгов. Ну и…
— Ишь ты, — словно как удивилась Нянька.
Гаор обречённо ждал вопроса, откуда он про это знает, но спросили его о другом.
— Зелёное, значит, — задумчиво сказала Нянька. — А цветом оно какое? Ну, под молодую листву или как?
— Болотное, — морщась от воспоминаний, ответил Гаор. — Как трясина старая. И пахнет трясиной. Гнилой.
— Ага, — снова кивнула Нянька. — Это ж как его пьют, да не выворачиваются?
— Кто сам пьёт, тот с ликёром мешает. Есть такой, тоже зелёный и пахучий, — Гаор усмехнулся, — шартрез называется. Накапают и незаметно. Или в чай крепкий да сладкий. А вот кому другому, — его улыбка стала злой, — то насильно. Нос зажмут, кружку к губам приставят. И куда ты денешься.
— Вон оно что, — Нянька пожевала губами, — а мы-то в толк не могли взять, а оно, значитца, вот откуда идёт, — и хлопнула себя по коленям. — Ладноть, этого тебе уже незачем. Спасибо, что надоумил. Шартрез, значит? Ладно. А вот долго от него, ну, как бросил пить, чиститься надо?
Гаор пожал плечами и честно — скрывать уже нечего — ответил:
— Меня два раза поили, так трое суток наизнанку выворачивало. А брат хозяина аргатского, слышал, как говорили про него, что три года чистился. И только с пятого раза что-то приличное родилось.
— Тебя, значит, два раза. Не врёшь, Рыжий?
Гаор снова вздохнул и поднял глаза. Твёрдо глядя в блестящие глаза Няньки, ответил.
— Два раза неразбавленным, потом чистили меня, и было ещё раз, в чай налили.
— Ладно, — кивнула, так же не отводя от него глаз, Нянька. — Вроде чист ты. А Тихоне сколько давали?
— Сколько — не знаю, но что больше моего, это точно.
Нянька снова кивнула.
— Он знает? — и сама ответила. — Вижу, что сказал. Скажи, чтоб не звонил. И сам об этом помалкивай. Всё, ступай. Остальное уже не твоё.
Гаор встал и поклонился.
— Спасибо, Старшая Мать.
— Ладно, ладно, — отмахнулась от него Нянька, быстро вскакивая и отворяя набитый пахучими мешочками настенный шкафчик из некрашеного тёмного дерева. — Работать ступай, не время лясы точить.
Гаор чётко по-уставному повернулся и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.
В гараже Тихоня натирал полиролью легковушку, беззвучно шевеля губами и явно думая о своём. Он даже не сразу заметил, что рядом стоит и молча смотрит на него Рыжий. Тихоня вздрогнул и поднял голову.
— Всё, пацан, — Гаор улыбнулся. — По полной любиться тебе нельзя пока, а остальное всё твоё. И никому ни о чём. Спрашивать тебя не будут, а сам молчи. Всё понял?
Тихоня кивнул, но всё-таки попытался спросить:
— А она…
— Ей тоже как надо объяснят, — и повторил уже жёстко. — Всё. Заканчивай полировку, чего ты по одному месту возишь. Пятнами блестеть будет.
— Понял, — кивнул Тихоня, отвечая на всё сразу.
«Никому ни о чём», — это понятно. И эта тайна у них тоже общая. И что про Трёпку ему сказали: «пока», — это тоже хорошо. Когда-нибудь «пока нельзя» кончится, и тогда он уже будет совсем как все.
* * *
Аргат. Офицерский Клуб
572 год
Весна
6 декада
Наборный, со сложным узором, безукоризненно натёртый паркет. На стенах картины прославленных мастеров — батальные сцены и портреты полководцев. Яркий, но не раздражающий свет, удобные кресла, возле каждого маленький столик с излюбленным, а чаще рекомендованным личным врачом напитком. Неспешная солидная беседа, прерываемая паузами согласного молчания. Очередное заседание «генеральского кружка» в Офицерском Клубе.
Генерал войск — в отставке род войск не упоминается — Яржанг Юрденал без спешки, но и не замедляя шага, прошёл к своему креслу, приветствовал собеседников щелчком каблуков и лёгким кивком — строго по Уставу и в соответствии с традициями — и опустился на приятно скрипнувшее сиденье, как всегда мимоходом порадовавшись, что ему не надо ни хвататься за подлокотник, ни опираться на руку вестового. Он ещё хоть куда! Ну, и о чём беседа? Так, опять новые законы о бастардах и дополнения к оным. Смотри-ка, маразматик на склеротике, а это сразу запомнили, с номерами статей на память цитируют. И не надоедает им. Хотя… их это напрямую касается.
— Да-да, соратники. Разумеется, распыление рода нежелательно, но когда буквально из небытия, из-за Огня возникают якобы родичи и требуют
