Крысолов - Мара Вересень
Его башня оказалась пуста, записи аккуратно рассортированы, лежала на столе расчерченная на сегменты пустая круглая доска, а на ней письмо: “Прошлое – твердь под твоими ногами, сын моего сына, обопрись, но живи сейчас.”
Позже, когда к Хаэльвиену стали обрывками возвращаться воспоминания о мире, из которого они пришли, вспомнилось, что уходя, можно было взять с собой только одну вещь. Хаэльвиен взял флейту отца, а дед – основание. Часть родового артефакта, на котором в день рождения нового члена семьи появлялся камень.
Дед сам стал камнем. Тем самым, плачущим. У него не хватило сил добраться до места исхода. Шел вдоль земель, которые облюбовали для себя хитрецы, целители и воины Эфар, перенявшие обычай садить золотой ясень в честь каждого нового обитателя.
Возможно, дед просто опустился на колени рядом с родником, чтобы попить, да так и застыл. Или просто застыл, а родник пробился под камнем позже. Вода нашла дорожки-трещины и принялась сочиться сквозь них.
Хаэльвиен не сразу узнал о нем и не сразу нашел, но как раз ехал к нему, навестить, когда встретил на дороге в лесу свою Анар.
Они уже не спали. Ребенок вел себя как ребенок, кряхтел и возился на руках матери, которая кормила его, и так причмокивал, что Хаэльвиену и самому есть захотелось невыносимо. Но Анар была так прекрасна, что он мигом забыл о голоде.
– Ты сияешь, – дрогнув от нежности, произнес Хаэльвиен.
– Это твой свет во мне, Эльви. И его. Целая бездна света. Но что будет с нами дальше?
– Я что-нибудь придумаю, родная, – ответил он, присаживаясь рядом и обнимая их обоих разом. Обязательно. Кстати, представляешь, о нас с тобой, о тебе, уже сказок насочиняли. Ты у меня, оказывается, воронья принцесса.
– Вот же… люди.
3
Всего несколько дней. Так Хаэльвиен думал. Столько времени себе отвел. Был уверен, что поймет, как быть дальше. Но прошло несколько первых и несколько вторых. За ними хвостом увязались несколько третьих… Сколько еще?
С каждым днем в доме становилось светлее и тише. Тишина была совершенно особенная, такой тишины Хаэльвиену слышать не приходилось. Ее скопления возникали по дому сами собой, особенно густые и теплые там, где все немногочисленное семейство собиралось чаще: у камина, на кухне, в спальне. Но больше всего тишина любила детскую.
Хаэльвиен часто приходил поиграть сыну просто так. Колыбельные и все песни, что когда-то слышал от собственной матери и мелодии без слов. Что было на душе, то и играл. В детской флейта звучала иначе. Будто кто-то, и Хаэльвиен догадывался, кто, подпевал.
Он ловил себя на мысли, что совершенно не думает о будущем, растворившись в счастливом сейчас. Его сердце, теплая тьма, и его сын были рядом. А что творится за стенами дома и, тем более, за границами Ирийского кнежества его мало волновало.
Местные старательно игнорировали наличие дома, не иначе как с подачи суровой ирьи Лилы Богор. Но не было ни дня, чтобы хоть кто-то не прошествовал мимо с равнодушно-деловым видом, рискуя заработать косоглазие.
Ир Комыш лыбился и молчал. По хитроватым глазам Хаэльвиен понимал, что ириец уже понарассказал сообщинникам баек и сказок про жильцов в доме. Хаэльвиен и не запрещал, главное, чтобы о ребенке молчал.
Вместе с иром он спускался к озеру, где почти полностью восстановил силы, потраченные на создание дома, который, как шкатулка с секретом, особенно после дополнительного контура-ограды, надежно скрывал секрет одного из старейшин Фалмари, невозможное чудо.
Силы вернулись не за один раз. Со дна озера били ключи, и где-то там в глубине прятался-вызревал темный источник, пока слабенький, Хаэльвиен едва слышал его под толщей, к тому же вода сильно рассеивала магию, особенно темную.
Так же Комыш был посредником в снабжении дома свежими продуктами и углем для камина.
– Дорого очень дерево жечь. Здесь дерева мало, а горючий камень есть.
Он брал телегу, подаренную лошадь и звал Хаэльвиена с собой в карьер. Местные если и удивлялись, что постоялец наравне с хозяином обогрев себе добывает, то вслух не говорили. При Хаэльвиене.
Нехитрая помощь в добыче угля и другая помощь по дому, особенно та, где нужно было что-то делать самому, доставляли удовольствие. В радость были ночные побудки, беготня в детскую по очереди. Ворчание Анар, что она никогда так не хотела спать, как хочет сейчас, хотя прежде по нескольку суток могла легко без сна обойтись.
Пеленания! Об этом отдельно.
Хаэльвиен удивлялся, сколько мокрых пеленок может создать одно крошечное существо, а еще больше удивлялся, как некоторые справляются с их стиркой и просушкой без магии, только руками и вывешиванием на улицу или рядом с огнем.
Он даже, шутя, мочил в ведре пеленки и простыни, отжимал и вывешивал. Ему нравилось смотреть и слушать, как похлопывают влажные лоскуты, нравилось, какой у них, просохших на солнце и ветру, аромат. Снега, который пока еще лежит высоко в горах, но уже скоро… Гаснущих трав с луга вниз по склону, и почему-то лаванды, хотя она уже давно отцвела. Нравилось ловить проходящую мимо простыней Анар, запутывать, обнимать и прихватывать ее губы сквозь ткань.
Вейн, когда его заворачивали именно в такие, высохшие во дворе пеленки, моментально затихал, а в его невероятных глазах начинали мерцать искры. Затем веки с мягкими тонкими, но длинными темными ресницами, сонно хлопали и смыкались.
– На тебя похож, сердце мое, – шептал Хаэльвиен своему сердцу, склоняющейся над спящим сыном с другой стороны колыбели. – Твои волосы, брови твои…
– Нет, на тебя, – уютно шептала Анар.
Хаэльвиен обходил колыбель и подбирался ближе, чтобы слышать не только запах и дыхание сына, но и запах и дыхание любимой.
– Только посмотри на этот нос, – продолжала возражать она. – А уши? Уши точно твои. У меня таких лопухов даже в детстве не водилось. И губы он поджимает точно так же, как ты, когда недоволен. И лоб морщит.
– Я посмотрю, что ты скажешь, когда он цапнет тебя за то место, которым ты его кормишь.
– Это на котором твои руки сейчас?
– Я должен проверить, не испортилось ли… Я, знаешь ли, уже порядочно времени не проверял.
– Эльви, бесстыдник… Здесь наш сын!
