Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая
"Этот дом набит музейными сокровищами, - ворочалось у нее в голове. - Вот бы проникнуть сюда потихоньку в отсутствии хозяев и как следует порыться! Я бы не взяла ничего такого - я же не вор. Так, пару пустяков: колечко с сапфиром, бриллиантовые сережки. Хотя с другой стороны - кто поверит, что это бриллианты? На Гитиной матери даже дешевая бижутерия будет выглядеть, как фамильная драгоценность, а на мои брильянты никто и не посмотрит! Нет, брать я бы ничего не стала, но всё бы потрогала, подержала в руках".
Вот, но самое-самое главное, раз уж речь так подробно зашла о Гите - королева Гитландии Гита была рисковым человеком. Рисковым, экстремальным - это определение, вспоминала потом Лота, больше других соответствовало ее натуре. Такого рода рисковость - безрассудная и бессмысленная - свойственна двум типам людей: бродягам, которым уже все равно, и золотой молодежи с таким железобетонным тылом, что и бояться нечего и некого. Гита принадлежала ко второму типу, хотя вела себя так, будто принадлежит к первому. И конечно, дело не исчерпывалось таинственными чердаками, грохочущими крышами и покинутыми домами, откуда родители вытаскивали Гиту еще в детстве, как кто-то снимает с дерева убежавшую кошку. Со временем перед ней разверзлись иные бездны, более опасные и заманчивые. Она перепробывала на себе все наркотики и психотропные вещества, которые в то время могли попасться жителям наших географически широт. У нее было поразительное отсутствие инстинкта самосохранения, которое можно было бы считать талантом - то есть само отсутствие скрывало в себе некие потаенные возможности, как нечувствительность к боли делает человека неуязвимым. (Жаль, не каждый талант востребован и находит применение, многие так и остаются под спудом.)
Все детство Гита кочевала из школы в школу. Пребывание в каждой последующей не затягивалось: от соединения Гиты с советской школой рождался уродливый гибрид, который, как злой дух, начинал притягивать в учебное заведение несчастья и отрицательные события. Дисциплина падала. Портреты классиков, провисевшие на стене несколько десятков счастливых лет, тоже с грохотом падали и рассыпались. В обиход входили дерзкие и невиданные ранее моды. Слой косметики на лицах девочек утолщался, что обнажало, впрочем, не возросшую самооценку, а неуверенность в себе и внезапно обнаружившееся желание кому-то что-то доказать. Сквозняки распахивали окна, и те бились, усыпая пол осколками, которые попадали в туфли. И если бы не громоотводы, в одну из Гитиных школ непременно попала бы молния. С течением времени от соединения Гиты и школы у последней медленно, но неуклонно развивалось нечто воде анафилактического шока или, скорее, гнойного воспаления, в результате которого Гита извергалась, как извергается организмом враждебный и не прижившийся орган или инородное тело, и снова временно оказывалась в пустоте. Существовало, конечно, домашнее обучение, но родители - Лота это понимала - не имели энергии и душевных сил решиться на такую отчаянную меру для своего упрямого и строптивого ребенка. Скорее всего, они попросту боялись Гиту. Они боялись остаться один на один с ней и ее взрослением. И после непродолжительных поисков Гита перекочевывала в следующую школу, и так дело дошло до общего с Лотой девятого класса самой заурядной средней школы без какого-либо уклона, куда Лота подалась, переехав в Москву из Краснодорожного.
Стоит ли говорить, что мужиков вокруг Гиты вертелась уйма? Лоту они скорее озадачивали и пугали, а не привлекали. Это была специфическая публика: с гнильцой? с извилистым характером? Однако даже самые замшелые пни и отъявленные проходимцы улавливали в атмосфере Гитландии свежую нотку. Еще в последнем классе всю эту публику оттеснил художник: непризнанный гений. Лота ни разу его не видела. Он жил в подсобке или дворницкой, и подрабатывал дворником или сторожем. Из-за этого гения и началась в жизни Гиты нехорошая полоса.
Гитина бесшабашность, обаятельная безбашенность казались Лоте роскошными. Лота завидовала. Потому что рядом с Гитой она ощущала себя брюзгливой вдовицей в капоте, сухопарой и мелкотравчатой, боящейся сунуть руку в фиал с неведомым, чтобы извлечь из его глубин удачу или поражение.
Зимой у Гиты появились небывалые черные английские говнодавы с железными носами. У нее была целая коллекция чубуков и стеклянных свистулек для дурманящих воскурений. Одно время она ходила в хулиганской кепке, заломленной на затылок. Когда перед ней лукавым и хищным жестом выхватывали из барсетки тоненький дамский "Вог" - или чем еще в ту пору четкие пацаны угощали девушек - она могла преспокойно вытащить и закурить "Беломор". Она жила в старинном особняке в центре Москвы, который принадлежал ее папе, знаменитому скульптору, щедро обласканному государством.
Таких, как Гита, Лота больше не видела - ни тогда, ни потом. Их не просто не ходило по улицам: их не выпускали. И как диковато сочеталось запечатанное наглухо, как консервная банка, прошедшее время с ее порывистым норовом и энергичным нравом... Таким людям - если такие где-то еще есть - им к лицу настоящее.
А потом Гита сбежала со своим гением в Питер.
А еще чуть более потом случилось то, что случилось.
Глава вторая
Симеиз
Как ни старалась Лота изменить судьбу с помощью Гитиных колдовских ритуалов, на практике у нее ничего не получалось. Вороново перо не сработало. Жизнь складывалась на удивление тускло: не забредали в нее ни гении, ни гуру, ни яркие события. Да и собственной жизни у Лоты не было. Мужчины, увивавшиеся за Гитой, не обращали на тихую Лоту никакого внимания. Проходили дни, а она так и сидела в бабушкиной квартире на широком подоконнике, подперев руками подбородок. После выпускных, благодаря широким и могучим отцовским связям, Гита сдала экзамены и поступила в Архитектурный институт. А Лота устроилась работать санитаркой в отделение хирургии одной из московских больниц. Семейный
