Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1972 год
Полтора или два столетия назад не было ни международных ассоциаций, ни конференций по совместному использованию воздушных шаров, хотя и тогда возникало чувство интернациональной общности. В эпоху космоса аналогичное чувство точней было бы назвать чувством интернациональной ответственности, которое, как видим, благодаря энергии сторонников мира и прогресса прокладывает себе дорогу и превращается в материальную силу.
Космическое сознание
Освоение космоса уже сейчас заметно влияет на все формы общественного сознания.
Космическая эра нанесла смертельный удар прежде всего традиционным представлениям о пространственном местожительстве бога. Когда-то его жилище находилось непосредственно за облаками. Теперь бог исчезает из трехмерного пространства, чтобы пребывать нигде и везде. Любопытно, что в США по случаю полета «Аполлона-8» была выпущена почтовая марка с изображением лунного пейзажа, земным диском на черном небе и первыми словами библии: «Вначале Бог...» Религия эволюционирует, пытается как-то примирить нелепицу священных мифов с данными науки. Это, понятно, не от хорошей жизни. Очевидно, в будущем космонавтика, содействующая, как мы видели, распространению образования, еще более сузит «Поле религии», поможет религиозным двум третям землян прийти к научному мышлению.
Для искусства и литературы характерны своего рода замедленность в осознании крупных научно-технических сдвигов. Искусство Ренессанса прямо никак не отразило эпоху открытия мира, хотя сам Ренессанс теснейше связан с духом этой эпохи, и его уникальность во многом обусловлена стремительным расширением мира. Литература XIX века и более позднего времени фактически не заметила фигуру ученого. Живопись и по сей день не открыла ту новую Землю, которую нам представил самолет. Точно так же сегодня затруднительно назвать произведения, в которых бы вполне отразился «образ космического мышления». Впрочем, это не совсем так: новая грань эпохи ярко сверкнула в фантастике, что во многом и обусловило ее возросшую популярность.
На будущее, однако, можно предположить вот что. В космосе побывало уже около пятидесяти советских и американских космонавтов. Этого мало, чтобы говорить о сколь-нибудь распространенной профессии. Но дело тут не просто в профессии. Космонавт, космос, Земля, человечество составляют единство, повелительно вторгшееся в нашу жизнь. В этом смысле образ и тип космонавта вырастает гигантски. Возможно, мы наблюдаем зарождение таких качеств, которые будут со временем свойственны людям вообще, не отдельному человеку, а человечеству, вышедшему в космос. Мы восхищаемся мужеством, умением подчинить себя цели, собранностью и точностью движений человека в кабине космического корабля, в условиях небывалых, неиспытанных, неизвестных. Имеет ли все это к нам отношение? Иные из нас, восхищаясь самоотверженностью таких людей, равно как и высоким «рационализмом» людей науки, порой думают не без тревоги: а не превращается ли человек в высокодисциплинированную машину, заглушив в себе чувство страха и вспышку «неконтролируемых» эмоций? Мы забываем, что эти профессиональные качества, которые очень и очень понадобятся человеку космической эры, перейдут в привычку, в необходимый рефлекс, отнюдь не убивая традиционных человеческих качеств, а лишь обогащая их. Человек «пещерной эры», очевидно, погиб бы, переходя улицу большого города. Мы не замечаем, как много мы накопили в условиях современной цивилизации привычек и рефлексов. Тем не менее мы живем в мире глубоких чувств и таких восприятий, которые были неведомы пещерному человеку.
Современность открывает искусству не просто новый круг тем. Она открывает процесс эволюции человеческого сознания, его ломку и становление нового. И тут вполне можно ожидать нового Ренессанса, хотя и трудно предугадать, какие он примет формы.
Сфера деятельности человека расширяется сейчас не только в пространстве, но и во времени. Особенно ярко вспыхнувший сейчас интерес к будущему не мимолетное явление. В 60-х годах возникло и сейчас бурно развивается конкретное прогнозирование, ибо выяснилось, что в условиях научно-технической революции и выхода в космос жизненно необходим долговременный учет последствий. Оценка вариантов развития, прогнозирование тенденций — без этого все трудней и трудней планировать и управлять. И это тоже, в свою очередь, требует от людей более высокого, чем прежде, уровня понимания, осмысления хода событий.
Выход в космос — это прежде всего выход разума. Это его победа. Сфера разума, «ноосфера», сущность которой была определена еще В. И. Вернадским, преодолела земные пределы. Бережное отношение к Земле, выявление все новых и новых ее возможностей — то, чему учит космическая эпоха и что она делает возможным, — обещает человеку более счастливую жизнь. Смысл, значение и последствия выхода в космос со временем будут поняты глубже, чем теперь. Но ясно уже сейчас, что космос стал необходимостью, всеобщей перспективой будущего и пути назад нет.
Ю. Школенко, научный сотрудник АН СССР
Я не прощаюсь с Варшавой...
На Хмельной играл уличный оркестр. Кажется, теперь какая-то ее часть называется по-другому, но, старый москвич, я самонадеянно позволяю себе и варшавские улицы именовать по-старому. Тем более что новых названий в этом городе совсем немного. Здесь случился обратный феномен: древние исконные имена принадлежат теперь совершенно новым улицам, история живет не в камне, а в слове. Посредине необозримой современной площади можно найти памятную плиту с надписью: «Тут был перекресток улиц такой-то и такой-то». Пан Ковальский, вы хотите вспомнить ваши даты, ваши свидания на углу под часами, у кафе «Пеллеас и Мелизанда» — варшавские кавярни испокон веков живут под эффектными литературно-латинскими вывесками? Ну что ж, приходите на площадь, на условный, фантастический перекресток, существующий лишь в словесном оформлении, лишь в сочетании звуков да еще в цепкой на мельчайшие подробности памяти старых варшавян.
Вот о чем думал я, внимая уличному оркестру, играющему на шумной узкой торговой Хмельной улице. Я понимал, конечно, что этот, наверное, последний в Варшаве уличный оркестр совсем не уличный в том классическом понимании этих слов, которые подразумевают безработицу, хождение по дворам-колодцам и ночевки на постоялом дворе. Этот оркестр часто снимают в кино, записывают на пластинки, включают в разные развлекательные программы и прочие шумные торжества. И все-таки это был настоящий уличный оркестр, о чем свидетельствовали лица музыкантов, обветренные морозом и выдубленные жарою, я бы сказал, солдатские лица — у всех: и у нежной скрипки, выводившей такие верха, что становилось страшно, и у гитары весьма бывалого вида, и у трубы, отличавшейся кавалерийской статью и склонностью, как говорят поляки, «сходить по водку», и у аккордеона, баки которого говорили о неистребимости и международности дворовых вкусов.
Ах, как они играли, эти «остатние» в Варшаве уличные музыканты! Их собратья и коллеги в эстрадных рединготах, выступающие на фестивалях и конкурсах, в кабаре на Новом Святе и в дансингах на Маршалковской, они, может быть, и образованнее, и изысканнее. Но где ж им взять столько чувств, не сдерживаемых представлениями о хорошем тоне, столько наивной искренности, сколько бывает ее у людей, решившихся раскрыть душу при всем честном народе; где ж им, наконец, взять такую энергию, какая необходима, чтобы перекрыть своей музыкой звон трамваев, свист милиционеров-регулировщиков, шуршание «фиатов» и «сирен»! Я вспомнил, что, по Пушкину, одно из самых главных различий между Моцартом и Сальери в том, что Моцарт с упоением слушает уличного скрипача, а у Сальери эта неприкаянная, неортодоксальная музыка вызывает раздражение. И сама собой пришла мысль о том, что в характере поляков, несомненно, ощутимо моцартианство. Не в том лишь, разумеется, дело, что способны они, забыв про все дела, плюнув, как говорится, на все, остановиться вдруг посреди улицы вокруг бродячего оркестра, и не в том, что звон копыт по мостовой — проезжает последний извозчик — вызывает у них на лицах смятенное выражение восторга и печали, а в их эмоциональности, чрезмерности их страстей и поступков, в нерасчетливой готовности палить из пушки по воробьям, что, кстати сказать, почти непременное свойство таланта: талант не боится затрат, благо у него есть эта самая пушка.
Руководитель оркестра, если только в таком оркестре соблюдается субординация, во всяком случае, его финансовый распорядитель, поскольку блюдо для добровольных пожертвований висело именно на его груди, остановился возле меня и спросил:
— Что сыграть для пана?
Спросил с той польской изысканной вежливостью, которая могла бы показаться утомительной, если бы не ирония, искрящаяся в углу правого глаза (левый смотрел абсолютно серьезно).
