Крысолов - Мара Вересень
– Слышишь меня, свет мой? Помнишь меня?
Он моргнул, приподнял руку, собрал кончиком пальца слезы с ее лица, коснулся стены и вывел мокрым по серомуте’рие́н, а другой рукой коснулся губ, как в детстве, когда напоминал, что не может говорить.
– И не нужно, не нужно, – всхлипывая и беспорядочно целуя его, куда попадалось, говорила она. – Мы столько времени прекрасно обходились без слов.
Теплело стылое серебро, темнело, мерцая далекими звездами, как ночь в прорехе окна. Давно погасла свет-сфера, но свет никуда не исчез. Достаточно искры.
– Ты сияешь, – шептала Терин, обнимая, согревая и греясь.
– Это твой свет во мне, твой свет, – билось рядом родное сердце, одно на двоих. Цвела на коже, под кожей золотая лоза. И тишина. Пела.
Пока не закончилась ночь.
До рассвета, как и было условлено, дверь в камеру распахнулась. Безмолвие пролилось в мир. Качнулся на башне из света и боли хрустальный колокол с рубиновыми, похожими на вены прожилками, зачерпывая безмолвие краем, и замер.
. . .
Контур города таял, растворяясь в наползающем тумане. То тут, то там из земли торчали кривые черные ветки и скрюченные стволы. Поверх серой мути деревянные доски настила, вдоль которого тянулась вереница вешек. На каждой висела клеть с огоньком свет-сферы. Зеленоватые, тускло-синие, желтые… Будто болотные манки внутрь посадили. Настил лежал здесь не так давно, но концы влажных сырых досок успели позеленеть.
Под настилом мерзко хлюпало. Гадко и лениво. Доски прогибались, в щели проступала темная вода пополам с тиной и грязью. Плеснуло, растеклось. Мерзкое ощущение, вроде в обуви, а будто босиком, как эльфир. Ему принесли чистую одежду и обувь, перед тем как везти сюда, но он остался, в чем был. И обуваться не стал. Болотная грязь просачивалась между пальцами ног, пачкала белые щиколотки. От света красноватой сферы на миг показалось, что не грязь, а кровь.
От вешек в стылом воздухе тянуло теплом. Арен-Хол протянул руку.
Вспыхнуло ярче. Показалось, будто бы звук. Флейта.
Когда Терин ушла к… этому, Арен-Хол достал из схрона кое-что, что преступно утаил. Флейту полукровки. Настоящую. Та, которую получила конгрегация, была лишь виртуозно выполненной копией. И теперь Арен-Хола преследовала мелодия. Тот самый не-звук, дразнившийся теплом и вдруг обретший звучание. Иногда он разбирал слова. Как сейчас:
– На тропинке ни души.
Поспешите, малыши.
За дорожкой огоньков
Вы найдете новый дом, – словно мириады стрекозиных крыльев шелестело из тумана вместе с мелодией. Не разобрать, где заканчивается одно и начинается другое.
Настил внезапно пропал, земля стала плотнее, затем превратилась в камень, в камне появилось подобие ступеней, затем котлован, залитый плотным, похожим на вату туманом. Огромная малахитовая впадина-чаша, по краю – круг из камней, похожих на застывшие гротескные фигуры. Восемь. Между двумя расстояние, будто там должна была находиться еще одна, тогда каждая из вершин трех накладывающихся друг на друга вогнутых треугольников, завернутых спиралью относительно центра, была бы занята.
Кто-то из сопровождения разогнал туман и стало видно, что центр фигуры – древнего рунного круга – аккуратно извлечен. Выпиленный цилиндр с впаянной в камень печатью, похожей на схему якоря и динамического резонатора одновременно, с обратной стороны порос обсидиановыми иглами. Под древним сооружением образовалась полость, а в ней – молодой темный источник. Именно поэтому это место обнаружили.
С другой стороны провала стоял подготовленный саркофаг.
Эльфира толкнули и он неловко завалился внутрь, ударившись виском о край. Арен-Хол поморщился. Ему претила зряшная жестокость. Побежденный враг не тот, над кем следует измываться, это удел трусов и подлецов.
Подошел. Потянул за край сети, помогая эльфиру лечь как должно. Едва тот выпрямился, из боков и днища саркофага выстрелили трехгранные каменные иглы, фиксируя пленника. Арен-Хол поднес к сети, оставленный Драгулом перстень, и путы распались, превратившись в обод со свисающими с него отдельными цепями.
Расстегивая обод Арен-Хол, встретился взглядом с эльфиром. Из расширившихся от боли зрачков смотрела голодная ледяная бездна с тающими в серебряной глубине теплыми золотыми искрами. Только рука подергивалась, будто бы в такт упрямо трепыхающегося сердца. Кисть в несколько витков была обвязана лентой, промокшей от натекшей из свежих ран крови. Арен-Хол потянул за узел, тот легко поддался, и лента, скользя, покинула кисть. В последний миг пальцы сомкнулись, прижимая так и оставшийся в старом, затянутом, будто насмерть, узелке, темный волосок, на миг вспыхнувший золотом.
Пусть так.
Арен-Хол выпрямился.
– Закрывайте.
Эльфир выгнулся, вскидывая подбородок, до хруста в шее вытягиваясь вверх и до предела распахивая глаза в небо, будто силился увидеть там… Что? Рассвет, о котором просила Терин? Что в нем такого, в этом рассвете?
На сереющем горизонте плеснуло. Алым и золотом. Тонкой струной на границе между новым днем и отступающей ночью. Но крышка уже опустилась.
Ветер рванул клочья тумана, качнул клети на вешках, часть которых тянулась почти до самого котлована.
– Ма… – вдруг услышал Арен-Хол со стороны опускаемого в центр темного истока саркофага. Ветер ударил в лицо, разнося над топью самое главное во всех мирах слово.
На горизонте вспыхнуло ярче. Алый свет пролился в котлован и коснулся первого из камней, затем следующего и так по кругу.
– Минэ, атта, нелдэ, канта, лемпэ, энквэ, – зачем-то принялся мысленно считать Арен-Хол, зачем-то по-эльфийски, – осто, толто…
Девятого камня не хватало, инквизитор стоял рядом и сместился так, чтобы занять пустующий угол.
– Нертэ, – шевельнулись губы, свет ударил в глаза, привиделась каменная фигура над родником, похожая на присевшего отдохнуть путника.
– Кайнен, – беззвучно завершил он, когда цилиндр закрыл место погребения.
Показался край солнца, брызнуло новой порцией света. Он странно преломился в облаках: не то врата, не то изогнутое косовище, занесенное над миром.
. . .
Помню, как кричал, но мне заперли крик, он метался внутри и рвал меня на части, на куски, на ошметки.
Помню твердый кипящий камень под лопатками и влажный стилет, режущий по коже льдом и ужасом.
Помню невесомый гнет чужой силы, выламывающий волю, и липкие спицы, пронзающие теплое.
Помню, как умирал, но мне не позволили, заперли крик и слова, резали по коже и протыкали живое.
Отпустите… Отпустите… Отпуститедайтеуйти…
Холодно… Мне холодно…
Ма-а-а…
…Очень тихо и очень светло как
