Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Светлана Сергеевна Лыжина
Рабы в палатке тихо ждали, что случится дальше, прислушивались к голосам, доносившимся снаружи, и вдруг раздался ужасный крик мальчика. Затем был громкий плач, который постепенно стих, а ещё через некоторое время люди Фалиха снова пришли и взяли ещё одного мальчика.
Шехабеддин, чья очередь пока не пришла, начал молиться, чтобы она никогда не пришла ни для него, ни для его братьев. Он смотрел, как мать нового мальчика, которого уводили, цеплялась за своего сына, пыталась помешать людям Фалиха, но всё было бесполезно - её отталкивали раз за разом.
Она была так упорна, что на некоторое время вырвалась наружу, за пределы тканевых стен, а когда её втолкнули обратно, вышла на середину палатки и тихо сказала:
- Там еврейский врач оскопляет наших сыновей.
Правоверным запрещено превращать правоверных в евнухов, и потому работу поручили человеку, которому это не запрещено. К тому же евреи всегда славились как хорошие врачи.
Если врач хороший, пациент вряд ли умрёт. Вот почему, когда пришла очередь Шехабеддина, мать не стала цепляться за его одежду, а просто сжала ему руку и сказала:
- С тобой всё будет хорошо. Ничего не бойся. Ты не умрёшь, а это сейчас главное.
Шехабеддину уже исполнилось двенадцать лет. Достаточно, чтобы в полной мере понимать значение слова "евнух". Он не желал смириться и вырывался так, что трое человек едва могли удержать его, но они удержали. Инструмент врача, ножницы, был очень острым. Говорят, что чем острее лезвие, тем меньше боль, но двенадцатилетнему мальчику показалось, что на свете нет ничего больнее. В те мгновения, когда врач резал, Шехабеддин испытал такой ужас, как будто падал в колодец, из которого уже не выбраться. А затем были ещё какие-то манипуляции, которых он не осознавал и не запомнил.
Всех мальчиков перевязали и вернули в палатку. Врач-еврей, который, как выяснилось, знал персидский язык, подробно объяснил женщинам, как они должны ухаживать за сыновьями, чтобы сыновья выздоровели. Но врач не сказал, что даже если строго выполнять эти правила, выживут не все. В лучшем случае - половина.
Шехабеддин помнил непрекращающуюся ноющую боль, начавшийся жар, промежутки между забытьём, когда он явственно чуял, что вся палатка наполнилась смрадом. Временами он видел, как люди Фалиха выносили мёртвых, и слышал, как некая женщина в дальнем углу кричала:
- Не троньте его! Он очнётся! Очнётся!
Когда Шехабеддина перестал мучить жар, и сознание по-настоящему вернулось, он увидел, что рядом нет его братьев.
- Ты один у меня остался, - со слезами сказала мать, а рядом всхлипывали сёстры.
Постепенно воздух в палатке стал свежее. Люди Фалиха больше никого не выносили. А ещё через некоторое время те, кто остался, почувствовали, что могут безболезненно двигаться и даже подняться на ноги.
Когда Шехабеддина ещё мучила боль, он хотел лишь одного - чтобы она прекратилась, но когда это желание исполнилось, он вдруг обнаружил, что ничего не хочет - совсем ничего, и если его жизнь прервётся в следующее мгновение, он не будет сожалеть. Шехабеддин жил просто из любопытства и говорил себе: "Если станет скучно, ты сможешь умереть в любую минуту". Он поглядывал вокруг, ища что-нибудь острое, чтобы при случае лишить себя жизни, но ничего подходящего не находил, а затем появилась мысль, что это не важно: "Если ты не захочешь жить, то сможешь уговорить своё сердце остановиться".
Именно в таком настроении он пребывал, когда его отвели к его хозяину - работорговцу Фалиху. Это был араб с тёмным загорелым лицом и густой чёрной бородой, закутанный в просторный коричневый халат, по цвету почти не отличимый от загара. На голове был светло-зелёный тюрбан.
Сидя на ковре в окружении разложенных по нему листков, Фалих довольным голосом говорил что-то чернокожему помощнику, сидевшему рядом с письменным прибором в руках. Очевидно, в живых осталось достаточно рабов, чтобы работорговец мог веселиться.
Фалих подобно врачу-еврею знал персидский язык, поэтому мог разговаривать с рабами-персами без толмача.
- Как ты себя чувствуешь? - заинтересованно спросил работорговец у Шехабеддина, которого только что ввели в хозяйскую палатку.
- У меня ничего не болит.
- Хорошо, - улыбнулся Фалих. - Тогда сейчас мы придумаем тебе имя.
- У меня уже есть имя, - заметил Шехабеддин, которого пока звали не Шехабеддином, а тем именем, которое дал отец.
- Для раба оно не подходит, - уверенно ответил Фалих, а ведь даже не спросил, что за имя. - Если в городе выйти на людную улицу и громко назвать это имя, на звук обернётся пять-шесть голов. А нужно, чтобы обернулся ты один. Понимаешь?
В руках у Фалиха оказался Коран в красивом переплёте из светлой кожи. Работорговец открыл священную книгу наугад и, не глядя, ткнул пальцем в страницу:
- Шихаб, - прочёл Фалих слово, оказавшееся под пальцем. - Теперь тебя зовут Шихаб. - В переводе с арабского это слово означало "метеор" или "падающая звезда".
Позднее, оказавшись при турецком дворе, Шихаб сказал, что его зовут Шихаб ад-Дин. У арабов добавление ад-Дин означало, что имя дали не родители, и что это скорее прозвище. Но турки выговаривали это так, как позволял их язык - Шехабеддин. И отражали на бумаге так же.
Евнуху оставалось только согласиться с турками. Следовало не роптать и благодарить Аллаха за то, что теперь он служит не просто в богатом доме - во дворце. А началось всё, когда Шихаба и ещё тридцать евнухов купил турецкий чиновник, отправленный в путешествие, чтобы приобрести оскоплённых белокожих рабов, которые были бы приятны на вид и хорошо воспитаны. Они понадобились, чтобы служить в личных покоях турецкого султана Мурата.
Конечно, можно было бы сделать заказ одному из купцов, которые привозили свой товар в турецкую столицу, но в итоге султан решил, что получится надёжнее и дешевле, если один из придворных сам съездит к арабам и купит то, что нужно. Вот так Шихаб, которому тогда уже исполнилось семнадцать лет, попал в Турцию.
Дни путешествия не проходили в праздности, потому что все евнухи за время путешествия должны были выучить турецкий язык хотя бы настолько, чтобы понимать основные приказы:
- Кто выучит лучше, у того будет лучшая должность, - с улыбкой объяснил турецкий чиновник.
По приезде Шихаб стал Шехабеддином - так его записали в дворцовой канцелярии, и после
