План битвы - Дмитрий Ромов
Дядя Гена в столь поздний час, что называется, ни в одном глазу, выглядит отдохнувшим и даже свежим.
— А, Егорка, проходи, я как раз кино смотрю про ментов.
— В деревню не поехали что ли? — спрашиваю я.
— Поехали, но только на выходные. Отгулы не дали. Сначала пообещали, а потом — хрен. Вот такое начальство понимаешь ли.
— Дочь как?
— Нормально. В платье твоём поехала, кстати. Воображает, коза. Там осталась, завтра утром вернётся. Свояк повезёт в город огурцы на овощебазу и её подхватит. А чё, ей там хорошо, воздух, речка. Чё ещё надо? Говорю, побудь ещё неделю. Нет, отвечает, надо собираться уже, в университет ехать. Общагу получать, отрабатывать там, ну, и всё вот это… Так что скоро умотает.
— Ясно. Приедет когда, скажи, что мы завтра к Андрюхе собираемся.
— Лады, скажу. Во сколько?
— Часов в двенадцать от Дворца. И вот ещё что, дядь Ген…
— Чего? — настораживается он.
— Дело есть…
— Хрен сварился, будешь есть?
— Мне паспорт нужен, — говорю я, не обращая внимания на прибаутки.
— Потерял что ли?
— Нет, чужой. Бомжа какого-нибудь, лучше всего такого, которого уже и в живых нету.
— Во как, — делается серьёзным Рыбкин. — Так-то поискать можно, но это… недёшево.
— Ну, как недёшево? Сколько?
— Тыща, — не задумываясь отвечает он.
— Дядя Гена, — говорю я с укоризной в голосе. — Предлагаю пять сотен и то по большой дружбе.
— Торгаш, — кривится он. — Прирождённый. Не зря ты в коммерческий учиться пошёл. Мне мать-то твоя сказала.
— Так что?
— Приноси завтра бабки. Шестьсот, понял?
— И кто здесь торгаш?
К двенадцати прихожу во Дворец пионеров. Пацаны уже там и Юля Бондаренко тоже. Скачков беседует с двумя хмурыми мужиками лет тридцати.
— О, вот и он! — восклицает тренер, увидев меня. — Егор, подойди. Вот смотри кандидаты на должность моих помощников по воспитательной части.
— Товарищи офицеры, — говорю я, — категорически приветствую.
Мы пожимаем руки.
— Зырянов.
— Круглов.
— Брагин. Сейчас времени на разговоры нет, нам ехать надо и потом меня пару дней не будет. Давайте в конце недели спокойно поговорим. С Виталием Тимуровичем договаривайтесь по времени на пятницу-субботу, и я подойду. Всё обсудим, на всё ответим, всё проясним. Лады?
Им деваться некуда, они соглашаются, но смотрят на меня с сомнением, мол шкет какой-то тут ещё командовать будет. Это ничего, это мы разберёмся. Потом.
Грузимся в Пазик и едем. В детдоме идём сразу в спортзал, пацаны уже ждут. Форма, конечно, у них никакущая — трикушки и майки, да и босиком все. Ну да ладно, не это главное конечно, можно обойтись на первых порах.
Все здесь, но только Трыню я не вижу.
— А где Андрюха? — спрашиваю я у Атрёма Ипатова, местного воспитателя.
— Так это… — мнётся он. — Переводят его…
— Куда?
— Ну, я-то не знаю…
— Как это, не знаешь?
— Ну, не положено…
— Бля, чё ты нукаешь! — взрывается Скачков. — Сейчас он где?
— Ну… здесь пока ещё…
— Веди его сюда! — требует тренер, пока все наши стоят и ошарашенно хлопают глазами.
— Так это… нельзя сказали…
— Чего⁈
— Подождите, Виталий Тимурович, — снова вступаю я и, взяв Ипатова под руку, вывожу из зала.
— Артём, — говорю я и достаю из кармана полтос. — Как друга прошу, приведи. Или меня к нему.
— Егор, правда нельзя.
— Очень надо, Артём. Очень…
— Нет, ты не понимаешь…
Я запихиваю полтинник ему в карман рубашки и повторяю:
— Очень надо, Артём…
Он достаёт из кармана пятидесятирублёвку и пытается вернуть мне.
— Ты не понимаешь, Егор. Причём здесь деньги? Я что, по-твоему, совсем чмо что ли? Мне Грабовская башку оторвёт. Сказала, нельзя и точка.
— Это ты не понимаешь. Он как брат мне. Я знаю, что ты не из-за денег, просто мне тебе больше нечего предложить.
— Да не надо мне ничего, в самом деле. Забери ты бабки свои!
23. Погоня, погоня в горячей крови
— Артём! — качаю я головой. — Я твоим должником буду. Ты понял? Это не просто слова!
— Ну, Егор, не могу я, пойми.
— Давай, Артём, ты сможешь. Скажи, что ты хочешь? Чем тебе помочь? Всё решим, только Трыню приведи. Ну, ты сам пойми, он же пацан ещё, один, брошенный, в неизвестности, только здесь осваиваться начал, а его опять перебрасывают куда-то, как вещь ненужную. Надо, чтобы он знал, что не одинок, что мы его не бросим, что поможем. Надо его поддержать. Ну, ты себя на его место поставь.
— Блин! Егор! Ладно… Иди в зал. Я попробую. Не обещаю, понял?
Тренировка не ладится. Скачков вздёрнут, все наши вздёрнуты, местные понять не могут в чём дело. Блин!
Проходит минут пятнадцать и в зал входят Артём и Трыня.
Андрюха сразу подходит ко мне и мы обнимаемся. Выглядит он не очень, но держится. Все наши сразу нас обступают. Детдомовские тоже кучкуются рядом, пытаются сообразить, что к чему.
— Артамон, брат, спасибо, — киваю я.
— Если меня уволят, будешь сам трудоустраивать, понял? — хмуро отвечает он.
— Андрюх, куда?
— Не знаю точно, — со вздохом отвечает он, — в приёмник какой-то… Сегодня утром суд прошёл. Батю прав лишили. Блин, нахрена такой закон вообще? Лучше бы всё было, как было, спокойно бы доучился и всё.
— А зачем в приёмник? Ты же не беглец какой-то…
— Да откуда я-то… — начинает он и замолкает, потому что замечает Юльку.
— Привет, — смущённо говорит она.
— Чё за баба? Чё за баба? — проносится шепоток по толпе детдомовских.
Трыня краснеет, как помидор и делается скованным, будто кол проглотил.
— Привет, — выдавливает он.
— Не переживай, — продолжает она. — Даже если тебя куда-нибудь далеко отошлют, мы тебя найдём. Егор найдёт. Он тебя в обиду не даст, ты же знаешь. А время быстро пролетит.
Она кладёт руку ему на плечо.
— Я буду тебе письма писать. А потом, когда всё закончится, всё вообще по-другому станет. Вот увидишь. Ты главное…
— А это что ещё такое! — раздаётся от двери громогласный голос Грабовской. — Это кто разрешил⁈ Почему Терентьев здесь⁈ Быстро увести его!!!
— Сейчас попрощаемся и он пойдёт, — спокойно отвечаю я. — Несколько минут ещё.
— Это кто здесь распоряжается⁈ Втёрлись в доверие понимаешь ли! Патриоты-комсомольцы!
Она огромными шагами подскакивает к нам и уже тянет руку к Трыне, но я встаю прямо перед ней и, глядя из-под нахмуренных бровей твёрдо повторяю:
— Попрощаемся и он пойдёт. Только тогда, Тамара Григорьевна.
Её лицо горит от гнева, щёки пылают огнём, а глаза мечут молнии, но встретившись со мной взглядом она осекается.
— Немедленно, — говорит она, но уже без дикого напора и агрессии.
— Да, — отвечаю я, — пару минут нам дайте.
Она стоит и, сверкая глазами наблюдает, как все наши пацаны и Скачков подходят к Андрюхе и крепко его обнимают, подбадривают, хлопают по плечу. Потом подхожу и я, снова сжимаю в объятиях и тихонько говорю:
— Прости, брат, что ещё не вытащил тебя, но я что-нибудь придумаю. Мне Платоныч поможет, я всех на уши поставлю, но верну тебя обратно. Ты держись главное, не падай духом. Всё путём будет. Лады?
Он только кивает, говорить не может, в глазах слёзы стоят. Последней подходит Юлька. Я делаю остальным знак и парни отходят в сторонку. Она останавливается напротив него и что-то тихонько говорит. Трыня часто кивает, молча.
— Ну, хватит! — громыхает Грабовская.
Юлька вздрагивает и резко обнимает Трыню, прижимаясь к нему всем телом. А потом… А потом она целует его в губы. По-детски, едва касаясь, но у всех на виду. Директриса дёргается, как от пощёчины, а пацанва издаёт громкий вздох, моментально превращающийся в гул пчелиного улья.
— Ладно, ребят, — говорит Андрей, — я пошёл. Спасибо вам всем.
Он поднимает кулак в интернациональном приветствии и, повернувшись, идёт на выход из зала. Приободрённый, не сдавшийся и обрётший веру в будущее. Ну, и в любовь, разумеется.
— Благодарю вас, Тамара Григорьевна, — говорю я, подойдя к ней. — Вы не могли бы мне сказать, куда именно направляют Андрея?
— Чтобы больше, — чеканит она слова, — я здесь не видела ни тебя, ни кого из твоих подельников. Вопрос с вами я буду решать на уровне обкома партии.
Пчелиный рой, лишённый тренировок, начинает гудеть громко и недовольно.
— Что же, — отвечаю я, — боюсь вопрос решать буду я, причём на самых разных уровнях, я уверен, такой эсэсовке как вы, точно нельзя работать с детьми. Подыщем вам что-нибудь не требующее гуманистического
