Никто, кроме тебя - Алиса Селезнёва
‒ Даже так! Ну, ладно!
Я выдохнула и прикрыла глаза. Судя по звукам, раздающимся из трубки, мама садилась на диван.
‒ Ну, и что за жених у тебя? Откуда взялся? Работает? Учится?
‒ Работает.
‒ Хорошо. Не студент, уже хорошо. А живёт, конечно, с родителями?
‒ Нет.
‒ Снимает?
‒ У него своя квартира.
Про ещё одну жилплощадь, доставшуюся от Николая Андреевича, я решила благоразумно умолчать.
‒ О! ‒ мама снова засмеялась. В этот раз в её смехе послышалось одобрение. ‒ А ты, оказывается, не такая дура, как я думала. Ладно. Ладно… Погляжу на твоего ухажёра. Ради такого даже смены перенесу.
‒ Приезжай.
И не дослушав её ответ, я отключилась.
– Всё в порядке?
В чёрных глазах Романа промелькнула тревога. Видимо, он уже давно вернулся из душа и какое-то время стоял у меня за спиной. Я бросила телефон на тумбу около телевизора и едва заметно покачала головой. Всякий раз, когда я говорила с мамой, всё переворачивалось с ног на голову и никак не могло быть в порядке.
– Ты меня любишь?
Его брови взметнулись вверх, а, опустившись, резко сошлись на переносице. Во взгляде больше не было ни тревоги, ни беспокойства. Только удивление. Он смотрел так, словно я спросила какую-то глупость, вроде той, что говорят дети дошкольного возраста: почему трава зелёная или зачем кошке хвост? Но сегодня мне было недостаточно его взгляда, поэтому я озвучила свой вопрос ещё раз:
– Ты меня любишь?
Я терпеливо ждала его признания почти три месяца и никогда бы не стала давить, но сегодняшний разговор с мамой выбил почву из-под моих ног. После общения ней я всегда чувствовала себя маленькой и слабой, и эти три слова были необходимы мне сейчас, как воздух. Если бы Роман и в этот раз ничего не ответил, я бы, наверное, умерла прямо на этом месте.
Он сделал шаг ко мне навстречу и, сжав за плечи, заставил посмотреть в глаза:
– Если бы я тебя не любил, то не позвал бы замуж.
Что ж… Не совсем тот ответ, которого я ждала, но уже кое-что.
Скрестив руки на груди, я рухнула на диван, как мешок с картошкой. Внутри всё клокотало, и я казалась самой себе вулканом, из жерла которого вот-вот потечёт лава. Только вот моей лавой обещали быть громкие ругательства и молчаливые слёзы.
– Моя мать – плохой человек. – Я впервые произнесла вслух то, что годами носила в себе, не имея возможности выплеснуть наружу. – Моя мать – ужасный человек.
Роман занял место рядом и опустил мою голову к себе на плечо.
– Если бы Николай Андреевич сидел сейчас с нами, он бы сказал, что плохих людей не бывает. Бывают люди, совершающие плохие поступки.
– Значит, моя мать – исключение. А вообще я не верю в отсутствие плохих людей. А ты?
– А я не очень-то верю в присутствие хороших. Бывают, конечно, отдельные личности, вроде Николая Андреевича, но основная масса всё равно где-то посередине. У каждого есть своя червоточина. И у каждого есть свой скелет в шкафу. А ещё люди просто так злыми не становятся. По себе знаю. За злобой всегда скрывается боль. Может, твою мать тоже кто-то обидел, вот она и обижает всех, кто рядом.
Зевнув, я покачала головой. Никто мою мать не обижал. И тут же прикусила язык.
Обижали. Её обидел мой отец. А ещё, похоже, я. Не будь меня, её бы жизнь могла сложиться по-другому. Играла бы сейчас в кино или в театре...
– Ладно. Не раскисай. Ты же вроде боец и никогда не опускаешь руки.
Набрав полные лёгкие воздуха, я потёрла правый глаз, который опять зачесался.
– Я только сегодня поною немного, а завтра буду огурцом.
– Ну, если завтра будешь огурцом, тогда сегодня поной. Сегодня можно.
Он улыбнулся, а я погладила врезавшееся в палец кольцо. На душе скребли кошки, которые по размеру тела и глубине следов от когтей могли запросто переплюнуть львов. От их скрежета душа стонала, и я сочла эти стоны за плохое предчувствие.
* * *
День X приближался со скоростью кометы. Иногда по утрам я выглядывала в окно и просила время остановиться хотя бы на час, но оно не желало слушаться и неумолимо неслось вперёд, не оставляя мне никакой, даже самой маленькой возможности к отступлению.
Роман вёл себя как обычно. Шутил, смеялся и приносил мне маленькие подарки. То пирожное, то замысловатую ручку, то тетрадь на пружине с необычным котёнком. Если он и волновался из-за встречи с моими родными, то никак это не показывал. Мне же день ото дня становилось всё более неспокойно. И пика моя тревога достигла после звонка бабушки, которая сообщила, что не сможет приехать в воскресенье. На станции случилось какое-то ЧП, и её не отпускали с работы.
Поговорив с бабушкой, я забилась в угол и закрыла лицо руками. В её извинениях сквозила одна-единственная скрытая мысль: мама приедет одна. А значит, при разговоре с ней мне придётся рассчитывать только на себя.
Романа, однако, этот факт не огорчилни ни капли. Поцеловав меня в висок, он произнёс скороговоркой и с неприсущим ему оптимизмом:
– Ну и ладно. Потом выберем время и съездим к твоей бабушке сами.
Его веселья я не разделяла. Я не боялась, что мама начнёт язвить в его присутствии. Мама бы в любом случае нашла к чему прицепиться. Я даже не боялась, что она не понравится Роме. Обратного просто не могло быть. Меня пугало третье, и с каждым прожитым днём этот страх обретал всё более чёткие очертания. Я боялась, что мама каким-нибудь образом расстроит свадьбу.
И от того у меня тряслись руки в прямом и переносном смысле этого слова.
В четверг я едва не завалила зачёт по философии. Лукин Анатолий Павлович долго качал головой, но крестик напротив моей фамилии в зачётный лист всё-таки поставил. Наверное, за прошлые заслуги. Забирая зачётку с его подписью, я чувствовала себя мерзко.
Впрочем, зачёт по философии был только вершиной айсберга. В пятницу с утра маленькая юркая, похожая на крысу первокурсница, брызгая слюной и топая ногами, швырнула мне в лицо реферат, который я отдала ей накануне.
От исправлений, сделанных вишнёво-красной пастой, рябило в глазах. До того момента я вообще не знала, что такое бывает, и молча забрала реферат обратно. Ночь с пятницы на субботу я провела за
