Крысолов - Мара Вересень
Обогнув уже достроеный, но еще пустой фонтан, и перейдя улицу, Терин обернулась, чтобы посмотреть на окна дома-лавки. Камни фундамента словно подергивались и шевелились, качались будто от ветра кончики травинок в палисаднике и вздрагивали листьями цепляющиеся за рамы окон плетущиеся розы.
Крысы. Будто со всего города сбежались.
К себе Терин добралась быстро, почти бегом. Торопливо ополоснулась и сменила одежду, не стала завтракать и все равно немного опоздала.
– Тебя не узнать, – при каждой новой встрече удивлялась Симтен. – Вид слегка уставший, но ты просто сияешь. Глаза, улыбка. Ты знаешь, что ты почти постоянно улыбаешься? Да так, что невозможно улыбнуться в ответ? Эффект совершенно убойный, если смотреть со стороны, как ты идешь по коридору. Сияешь и все встречные тут же вспыхивают. В дежурке шептались с тихой завистью и досадой. Мажиния Рейф уже язык стерла всем тебя в пример ставить, как нужно с пациентами и коллегами себя вести. Жутко раздражает. Хм… Вот я глупая… Тебя уже можно поздравлять со счастливым событием или пока погодить, чтобы не спугнуть превращение перспективного покровителя в не менее перспективного мужа? О, нет… Что с лицом? Ты… Только не говори, что слухи про тебя и блондинчика-подмастерье правда? Не боишься?
Дни казались бесконечными, ночные часы, полные нежности, пролетали в один миг. Ничего подобного тому, что произошло в их с Вейном первый раз, больше не случалось. Терин засыпала и не слышала, когда он уходил и уходил ли, но просыпалась от звуков возни на кухне, куда вскоре являлась сама в коконе из простыни или покрывала, или от осторожных поцелуев, предваряющих более откровенные нежности. Впрочем, это могло и на кухне произойти. Круглое окно с вогнутым, похожим на гамак широким подоконником, будто как раз для этого и создавалось.
И она снова не сказала Вейну об Арен-Холе. О его визите, предложении и как полночи уснуть не могла, оттого что перепугалась, поэтому варила на второй кухне сироп от кашля, залила плиту и чуть не устроила пожар. Про пожар рассказала. Вейн услышал ее страх и, когда они увиделись, спрашивал.
Иногда, когда у нее бывало свободное время, а мастера Рома не было в мастерской, Вейн позволял ей смотреть, как он работает. Спустя недолгое время наблюдения за движениями рук, Терин начинала представлять, что он касается ее, а не камня, и ее охватывало вполне естественное желание прикоснуться в ответ. Заканчивались смотрины в спальне.
О том, что Вейн иногда делает по ночам, особенно в самые темные часы перед рассветом, когда оставляет ее спящей в своей постели, Терин старалась не думать. Точно так же, как не думала об Арен-Холе. Но потом поймала себя, что просматривает попавшиеся на глаза газеты с последней страницы с заметками о происшествиях и преступлениях. И как-то само собой вышло, что в квартире, где она жила, у них с Вейном ни разу ничего не было.
Он слышал ее скованность и удивлялся.
– Что не так с этим местом, свет мой?
– Я не хочу здесь, это место… другое. Пусть все останется там. В той спальне. В твоей. Как в шкатулке с секретом.
– В шкатулке? – приподнимал брови Вейн и лукаво улыбался, а глаза звали и дразнили.
– В шкатулке. Это наша шкатулка с тишиной.
Так появилась шкатулка. Имрус Ром двигал бровями, чесал затылок, хмурился, и начинал гневно взмахивать руками, едва Вейн собирался подсказать, что такого сотворил и как, в конце концов сдался.
– Я кое-что туда сказал-спел-изъявил, – признался Вейн, – а дерево еще было живо и запомнило, даже руны резать не пришлось.
– Что сказал?
– Похоже не ее имя, – ответил Вейн флюгером разворачиваясь в сторону открытой двери в чайную комнату, в сторону входящей со стороны торгового зала Терин, –те’рие́н,за молчанием, или, если точнее, после молчания. И немного на мое. В моем естьда’рие́н, перед молчанием. Ещелле– неограниченная протяженность. А что бывает перед и после молчания?
– Слово? Вейн?
–Виен, так правильнее. Но здесь нет слов, – Вейн коснулся резной шкатулки кончиками пальцев, – только тишина. Еще не сказали и уже сказали, свернутые незамкнутой спиралью, получается безмолвие. Когда крышка открыта, спираль расширяется до размеров помещения, в котором стоит шкатулка. Будет расширяться бесконечно до следующей границы. Рассеется, конечно же. Поэтому лучше использовать в небольших помещениях или внутри любого замкнутого магического контура. Можно даже круг нарисовать. Можно даже не круг.
– Тогда почему веда нас сейчас слышит? Добрый вечер, Терин.
– Потому что дверь в мастерскую была открыта и дверь в торговый зал теперь тоже. Здравствуй, свет мой. Я сдал экзамен, мастер Ром? – спрашивал Вейн, а сам смотрел только на нее, остановившуюся на пороге, и его глаза лучились светом.
– Нет! – скрывая за напускной досадой свое восхищение и гордость за ученика. – Не сдал. Что-то новое, бездельник. Но-во-е. Артефактов для приватных разговоров и так полным-полно. Сдашь экзамен, когда бусы доделаешь. И крысы! Они снова в мастерской. Опять тут… свистел?
– Это вы, мастер… свистели. Сегодня утром. Попробуйте использовать для музицирования несколько больше свободных отверстий на флейте. Продолжите с теми двумя, сюда не только крысы прибегут.
– Кто может быть настырнее и наглее этих серых проныр?
– М-м-м, дайте подумать… мажиния Арденн?
Бойкой практичной незамужней даме среднего возраста, однажды зашедшей в лавку по рекомендации знакомых, одинаково сильно нравился как сам мастер-артефактор, так и его недвижимость.
Стоило ее упомянуть, Имрус Ром поджимал губы, дулся, принимался суетиться больше обычного, обзывал Вейна бесстыжим и сбегал с крайне смущенным видом.
Едва артефактор оставил их одних, от смущения забыв напомнить, что мастерская не место для посторонних, Терин проникла на запретную территорию, забралась Вейну на руки и обхватила за шею, прижимаясь к груди и плечу.
– Что стряслось? Ты сама не своя.
– Уже который день, стоит выйти, словно взгляд в спину, а иногда и прямо в квартире. Негодная из меня ведьма. Закрыла магазинчик на два часа раньше, только бы сбежать поскорее от этого ощущения. Позволь, останусь сегодня здесь? Мне утром в дом исцеления, а у себя я вряд ли сомкну глаза.
– Есть опасения, что и здесь
