Соль - Ксюша Левина
Сейчас
— Не уйду, — упрямо говорю ему. Он поворачивается ко мне лицом, без капюшона, без чёрных линз. Мой мистер Ли, смотрит на меня.
Глава 30. По кладовкам
Четыре часа назад
Клуб "Би Сойер"
Она лежит, прижавшись щекой к его груди и с наслаждением слушает, как его сердце бьется. Она боится пошевелиться, потому что это все может оказаться не настоящим. Она слушает его дыхание: оно спокойное, будто он спит. Но стоит коснуться его шеи кончиками пальцев, и вдохи становятся короче. Она улыбается, зажмуривает глаза и открывает, проверяет не исчезло ли все. Ничего не исчезает.
— Прекрати, — улыбается он в ее волосы.
— Что прекратить?
— Улыбаться.
— Но вы тоже улыбаетесь.
— Откуда знаешь? — он целует её макушку, и от этого места, к ступням опускается умиротворяющее тепло.
Она выпутывается из его рук и поднимает голову, упираясь в его грудь подбородком, смотрит ему в глаза.
— Ты красивая, — снова говорит он.
— Могу я вас поцеловать? — спрашивает она, а он медленно качает головой из стороны в сторону. — Почему?
Кайд вздыхает и обнимает Соль, которая снова устраивается у него на груди. Теперь она ведёт себя свободнее. Поджимает ноги, обнимает его одной рукой, а другой осторожно касается его щетины. В таком положении ей хорошо видна его шея, которую она почему-то нарекает красивой, и не в силах удержаться, быстро приближается и целует ямку под ухом. Он замирает, даже дышать перестаёт. Смотрит на неё очень внимательно. Она снова приближается и целует его шею, он ждёт. Его хрупкий мирный кокон трещит по швам, лопается. Спокойствие и пьяную слабость как рукой снимает. Он отрезвел. Абсолютно отрезвел, и теперь удовольствие быть рядом с ней причиняет только боль, вызывает сомнения, мешает дышать полной грудью. Всё невинное становится виновным. Всё простое сложным. Лучше бы он не трезвел никогда. Или, по крайней мере, не сейчас. Сейчас — рано.
— Зачем ты это делаешь? — вопрос застает ее врасплох.
— Хочу.
— А если я не хочу, — он будто издевается.
— Вы…
Он садится, нарушая их гармонию, и ей приходится сделать то же самое. Соль смотрит на него в недоумении, готовая вот-вот заплакать. Её опять, в сотый раз отвергают.
— Что? Что смотришь? — он знает, что слишком груб, но иначе её пыл не остудить. Иначе она не поймёт, влюбится, свесит на него ещё один камень вины за чью-то поломанную жизнь. Он не влюблён, он просто немного ею пьян.
— Но вы же…
— Я?
— Вы же меня…
— Что?
— Хватит надо мной издеваться, хватит, — горячо шепчет она, уже не сдерживаясь, и без удивления обнаруживает, что по щекам бегут слёзы.
— Я не издеваюсь, — он берёт её лицо в ладони и вытирает большими пальцами слёзы. Почему-то они кажутся очень горячими, а лицо наоборот холодным. А губы, наверное, горячие и солёные. И мокрые. — Но это всё ни к чему…
— ВЫ РЕВНУЕТЕ МЕНЯ! — громко восклицает она и в очередной раз зажимает сама себе рот рукой. Кусает себя за фалангу указательного пальца и отворачивается от него. Он снова поворачивает её к себе.
— Не буду отрицать. Я очень. Очень сильно тебя ревную.
— Тогда… Что это значит? Не ревнуют тех…
— Я не люблю тебя и даже не влюблён. И этого, с вероятностью в семьдесят процентов, никогда не произойдёт. Я тебя, самое большое, хочу. Всё.
— Вы подлец. Вы лгун! Вы лжёте, лжёте! Лжёте! Вы лжёте! — твердит она, раз за разом ударяя его по плечам, рукам, груди кулаками. — Я знаю, знаю! Знаю!
Она продолжает его колотить и обвинять во лжи, а он безуспешно ловит её руки. С полок падают задетые вещи. В нём клокочет злость на неё, а ещё дикое желание поддаться ей, сдаться на её волю. И, пока разум не включился, он мог это сделать по собственной воле.
— Вы слабый! Слабый! Слабый трус! — наконец заявляет она.
Сидит в слезах, а вокруг, как снег осыпается мука из упавшего в пылу схватки пакета. Плачет, вытирает слёзы вместе с тушью, заикается и продолжает шептать: "Вы трус, трус!"
— Идите вы к чёрту! К ч-чёрту… — заикается она.
— Я могла бы… могла бы… Не смогла бы я, — наконец будто сдаётся, и он не может больше смотреть на это.
Баюкает её, как ребёнка, гладит волосы, лицо. У него сердце разрывается, а она плачет, как дура. Неужели не может она быть взрослее, сильнее, мудрее его. Он сам о себе заботиться не может, он сам себя не контролирует и пропадает на ринге, чтобы как-то отвлечься от мешанины в голове. А тут… Только всё идёт к нормальной жизни… и она… неуправляемое существо, готовое жить на полную катушку. И любить на полную катушку. И ненавидеть.
— Дура, дура, — повторяет он, как заведённый. Он поверить не может. Сам готов разрыдаться, потому что очень хочется того же спокойствия, что было, когда она лежала на его груди. — Соль…
Её лицо снова оказывается в его ладонях, она всё ещё вздрагивает, и слёзы всё ещё капают, но уже редкие, как остатки заканчивающегося дождя.
— Соль, — он старается смотреть строго, серьёзно.
— Вы издеваетесь надо мной, — жалобно говорит она. — Я такая жалкая, и с чего бы мне плакать. Вы всего-то поцеловали. Всего-то… Что это такое… поцелуй, — её руки лежат на коленях как-то обречённо.
Он себя ненавидит, хочет на безопасный берег, подальше от неё, но даже представить себе этого не может. В этой каморке, обсыпанной мукой, с ней ему хорошо. Кажется, что за дверью не мир, а целая ледяная камера без солнца.
— Это ничего не значит, правда? — спрашивает она, и он погибает.
Её безразличное "ничего" звучит приговором. Не думай так, не думай, Соль…
А вслух ничего сказать не может. Это грёбаная черта, которую переступать никак нельзя.
— Вы больше не подходите ко мне, ладно? Никогда, — она смотрит ему в глаза, и вся светится, будто ему хочется отвернуться. — Я устала вас добиваться. Веду себя с вами, как дурочка, а вы этого не стоите, совсем не стоите. И я вам совсем не верю. Вам лучше держаться от меня подальше. Я не могу…
— Что? — тупой вопрос, потому что риторический. Он задыхается, потому что он сам себе не верит. Так нужно, это все его аргументы.
— Ничего не могу. Вы меня гипнотизируете… — она хмурится и смотрит на него с подозрением. — Гипнотизируете…
— Хорошо, — кивает он.
Она тоже берёт его лицо в ладони, тоже гладит его щёки. У него тут же затуманивается взгляд,
