Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян
Но я так не хочу.
Толпы перед лестницей нет — многие прошли к своим столам.
— Акопян? — раздается за спиной. Оборачиваюсь — партнер Карена смотрит на меня с неприкрытым удивлением и чем-то неприятным, отталкивающим.
Презрение? Ненависть?
Но за что?
— Здравствуйте, Василий Алексеевич, — здороваюсь спокойно, не забывая о субординации. Хотя могла бы просто послать его к черту — я больше не его подчиненная.
— Андреевич, — скривив губы, поправляет он. Никак не запомню эти чертовы отчества. — Ты что здесь делаешь?
— Пришла на юбилей своего любимого профессора.
Он хватает меня за локоть, грубо уводя к пролету.
— Что вы себе позволяете⁈ — возмущенно вырываюсь и отскакиваю в сторону.
— Убирайся отсюда, — цедит он.
— Вы не имеете права так себя со мной вести, — стараюсь не сорваться на крик. — Меня пригласили. И я никуда не собираюсь уходить.
Понимаю, что он обо всём знает. Но мне не нужны сейчас дешевые разборки.
У меня есть план.
И мне нельзя упасть в грязь лицом.
Не сегодня.
Не здесь.
— О! Ритуля! — Макс — низкорослый блондин с круглым лицом и таким же круглым телом — появляется неожиданно, подхватывает меня, и уводит за собой вверх по лестнице в зал, оставив внизу нахмурившегося Грабовского. — Пойдем, я покажу, где все! Ты чё так поздно?
— Такси долго ждала.
— А что от тебя хотел этот?
Оставляю его вопрос без ответа. Приветствую ребят, с которыми не виделась больше полугода, и занимаю единственное свободное место за широким круглым столом — спиной к залу.
Не то, что я представляла себе, конечно.
Надо мной возникает официант и, предложив на выбор напиток, наполняет бокал белым сухим, к которому меня приучил Карен.
На сцене пара музыкантов поёт советские песни — не удивительно, учитывая возраст моего будущего свекра.
— Акопян, мы слышали, ты у сына профессора работаешь? — спрашивает Степанова, с которой мне так и не удалось наладить общение за все годы учебы. Она всегда мне завидовала.
— Да, Ритуль, — подхватывает Макс, — отлично устроилась!
Бесит. То, что я сижу с ними за одним столом, не дает им права копаться в моей жизни.
— А я вот крёстной своей помогаю с разводом. — продолжает бубнить Макс. Она на выпускном была, помнишь её?
Сговорились все, что ли? Сначала Грабовский. Потом Степанова, теперь этот Макс со своей крестной…
Я не отвечаю, загадочно улыбаюсь. Еще не хватало, оправдываться перед этой… Она поджимает губы и начинает ковырять вилкой в тарелке. Так тебе и надо.
Тамада с микрофоном произносит какой-то рядовой тост.
Слышу звуки вспышек фотоаппарата.
Хохот за соседним столом — среди них я различаю знакомые голоса преподавателей из универа.
— А давайте за встречу, народ, — раздается с другого края нашего стола жалкая попытка спасти ситуацию. Все тянутся к своим бокалам.
Перспектива провести несколько часов за этим столом, на отшибе, совсем не радует. Всё это начинает так раздражать, что я уже начинаю жалеть, что пришла. Хочется поскорее вручить подарок и убраться отсюда.
В голову роем лезут тревожные мысли.
Где Карен?
Он уже знает, что я здесь? Наверняка Грабовский рассказал ему.
Что он сейчас думает? Сердится? Волнуется?
Потому что я волнуюсь. Черт!
Я так волнуюсь, что начинаю бесконтрольно потеть. Нервно кусаю щеки. Начинаю ерзать на стуле.
И от этого ненавижу себя.
Повторяю в уме аффирмации из приложения, чтобы восстановить подобие спокойствия, но в этот момент у нашего стола материализуется фотограф и начинает хаотично щелкать, то приближая камеру к лицу, то отстраняя, чтобы проверить кадр.
Нет уж, давайте без меня!
Встаю, поправляю снова юбку, которая прилипла к бедрам и, упираясь взглядом в острые носы брендовых шпилек, иду к лестнице — надо попасть в туалет, умыть лицо холодной водой. Остыть.
Потому что на горячую голову я могу наделать ошибок. А мне нельзя ошибиться.
Глава 28
Финал
Мне повезло, я не жила в детстве типичной жизнью дочери военного. Мы не переезжали с одного военного городка в другой, я не меняла часто школы и даже могла называть домом небольшой коттедж в Ереване, который нам был выделен для проживания. Но мама всё равно не разрешала вешать на стену картинки и рисунки — казенное жилье нельзя портить.
Папа почти всегда возвращался поздно. Иногда — в компании друга-офицера, с которым они сидели допоздна на кухне, на первом этаже.
Нам с сестрой не разрешалось в это время появляться внизу — мы должны были крепко спать. Но уборная в доме была одна — и тоже на первом этаже. Поэтому приходилось изредка нарушать это правило.
Я помню, как испугалась, когда впервые увидела его, этого папиного друга — грузный, широкоплечий, он сидел на деревянном стуле, локтями упираясь на стол. А его нога… Лежала на полу. Вскрикнула от страха, зажала ладошкой рот и убежала наверх. Мама поднялась за мной.
Тогда я впервые узнала, что такое протез.
А еще мне объяснили, что такое фантомные боли. Когда от тебя отрывают кусок твоего тела, а мозг всё равно не может с этим смириться. Когда всего тебя разрывает от жжения и пытки раскаленным железом, но ты не можешь спастись, потому что это только в твоей голове.
Сейчас я понимаю — всё, что происходило со мной в первые дни после обнаружения измены, было очень похоже на агонию.
Проклятый посттравматический синдром.
За годы счастливого брака я вросла в Карена. И растворилась.
Исчезла.
Я радовалась его радостям. Горевала его горем.
Я жила им.
И позволяла ему травить меня день за днём, год за годом. Управлять мной, создавая при этом иллюзию равноправия. Любить меня, слепленную его умелыми руками такой, какой он хотел меня видеть.
А потом меня словно вырвали с корнями из этого симбиоза, где он был главным, а я — его дополнением.
Ампутировали от мужа.
Лучшего из мужчин!
На пике счастья!
Безжалостно и жестоко…
И погрузили во взбесившуюся карусель эмоций и фантомных болей, в которой я бы застряла, как в лабиринте, уйдя от мужа сразу же.
Мучилась бы в сомнениях: может, не стоило принимать решения сгоряча? Вдруг, я ошиблась, что не дала ему шанса? Возможно,
