Ида - Александр Евгеньевич Чигаев
— Это что твои награды дед, спросил Жуков.
— Да, где мне так воевать. Это награды Салыка, простите, Саликова Петра Ивановича, он у вас в кутузке сидит.
— Нет у нас кутузки. А сидят у нас сейчас воровские авторитеты на гауптвахте, ответил Жуков.
Дед Бурмака не унимался.
— Так Салык и есть авторитет, но он еще и герой войны.
— Разберемся дедушка, не надо волноваться.
Жуков приказал взять у деда Бурмаки награды и зашел в здание. Дед Бурмака вернулся домой.
Не сразу Жуков встретился с Салыком, лишь на следующий день приказал доставить его к нему. Салык зашел в его кабинет.
— Проходи герой и садись. Что же ты сразу не сказал, что так хорошо воевал?
— А кто меня спрашивал. Увезли меня на «воронке» из дома, взяли отпечатки пальцев, сфотографировали и отправили в камеру. Разговаривать мне с вертухаями не по чину.
— Брось-ка ты свой воровской жаргон. Ты же солдат. Я маршал, а уважаю таких как ты. Не каждый генерал может похвастаться таким «иконостасом», ты же герой.
— Был герой, да сплыл. В сорок четвертом меня представили к Герою Союза. Я только слегка оклемался после ранения, лежу, ели живой, а тут корреспондент очкарик ко мне подваливает. Расскажи, мол, герой как ходил за линию фронта. Я же разведчиком был. Командовал разведвзводом. Тридцать один раз за линию фронта ходил. Двадцать языков на себе приволок. Откинул я простыню, а на плечах у меня звезды сверкают. Как увидел это корреспондентишко, как ветром сдуло, заодно сдуло и мою медаль Героя Союза, вот так гражданин маршал.
— Какой я тебе гражданин, я тебе товарищ и брат. Разберемся и с твоим корреспондентом. Если есть приказ о награждении, будет тебе звезда Героя, это я тебе говорю, маршал победы Жуков. Сейчас тебя отвезут домой. Давай выпьем за нашу Победу.
Жуков налил две рюмки коньяка, и они выпили вместе.
— А что будет с ребятами, которые у вас сидят, спросил Салык.
— А ни чего не будет. Четверых расстреляют, им предъявили обвинения в измене родины, остальных отпустят после профилактической беседы.
Когда Салык узнал, кого расстреляют, он сильно задумался, потом заговорил.
— Мне нельзя ехать домой, если вы мне действительно товарищ, товарищ маршал. Вы мою судьбу решили сами. Героя Союза я уже не получу. У меня есть к вам просьба, пятый приговор мой.
— Это почему же?
— Я же вам объясняю, вы только что решили мою судьбу. Если бы меня не забрали сюда, не было и вопросов. Если я живой, значит, я сдал своих, по другому в жизни не бывает. Я не могу живым появиться в Одессе. Меня не поймут люди, мне будут плевать в спину, ни кто мне руки не подаст. Выйдя отсюда, я сразу пущу себе пулю в лоб. Я вор в законе, если этих ребят расстреляют, а я выйду живым на свободу, это позор. Вам меня не понять. Или вы отпускаете всех, или я пятый. Очень прошу, не отказать мне в этой просьбе. Не берите греха на душу, мне все равно не жить.
Жуков не стал отговаривать Салыка. Он не знал и не понимал воровских законов, но где-то догадывался, Салык прав. Расстрелять Салыка было нельзя, он герой войны, но и отпустить других на свободу означало дать одесским ворам выжить, а этого Жуков не хотел. Он, вообще, все хотел расстрелять, но ему не разрешили это сделать. В Советской стране нужно было показать видимость закона. Жуков выполнил просьбу Салыка.
На рассвете у стены завода «Краян», что прямо напротив христианского кладбища расположился взвод автоматчиков, у стены стояли четыре человека приговоренных к расстрелу. Им приказали раздеться до пояса. Они так и сделали и встали прямо у стены. Кто-то из них пошутил.
— Смотрите, прямо таки к стенки и поставили.
В это время подъехал «Виллис», в котором сидел Салык в старой линялой солдатской форме. Люди у стенки зло ухмыльнулись и демонстративно сплюнули на землю, тем самым показав пренебрежение к Салыку. Салык тяжело слез с автомобиля и тяжелой походкой пошел к стенке. Снял с себя гимнастерку и стал рядом со своими друзьями. На его плечах красовались большие синие звезды. Всем сразу стало ясно, кто тут главный.
— Что ребята, за сволоту меня держите или за сучину, сказал Салык. Я вор и мое место рядом с вами. Все стали тут же рядом с Салыком. Их похоронили в безымянной могиле, тут рядом, сразу в углу кладбища.
Через шесть месяцев, уже не очень молодая Профессорша родила мальчика, который стал Петром Петровичем и которого тут же нарекли Салыком.
Двор жил своей жизнью. Всем двором принимали роды и всем двором провожали на кладбище. Кого до Люстдорфской дороги, а кого и за Люстдорфскую дорогу относили. Это жизнь, куда от этого деться.
Дед Бурмака до коммунизма не дожил. В тысяча девятьсот шестьдесят первом году Ида впервые, за долгие годы, заговорила со своей подругой Женькой.
— Полицай умер. Чего мне с ним делать ума не приложу. Он скоро вонять начнет.
Посоветоваться было не с кем, дед Бурмака был сильно болен. Он давно уже не вставал с постели. Коля Цирулин, муж Женьки, отнес труп Гундоса в подвал, до лучших времен, но как обычно, всех выручил дед Бурмака. На следующий день он умер. С ним прощался весь двор, только ни кто не мог понять, зачем деду Бурмаке такой просторный гроб. Неужели он на том свете хочет так просторно жить. Когда все простились, гроб опять внесли в дом, потом вынесли его закрытым. Рядом с дедом Бурмакой, как вы понимаете, уложили Гундоса. Коля Цирулин так и сказал.
— Бурмака любил с кем-нибудь поговорить, вот мы ему Гундоса и положили рядом. Гундос, конечно, был сволочь, но все-таки, он ни кому, ни чего плохого не сделал. Пусть дед поучит его уму разуму.
Деда Бурмаку похоронили, не переходя Люстдорфской дороги.
Эпилог.
Ушел из жизни товарищ Сталин. На пенсию отправили товарища Хрущева, и генеральным секретарем Коммунистической
