Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева
Великая Равнина
Союз племён
Весна всегда была плохим временем. Голодным, мокрым… прежде всего, голодным. А когда зимние запасы не просто съедены, а их вообще не было… Оголодавшие за зиму охотники ничего не могут добыть, пушнины для торговли нет – много ли добудут голодные, а силы нужны для охоты жизни… Всё так, но, если к этому добавить боли, когда негнущуюся полумёртвую ногу сводит болевой судорогой, головокружения от контузий при каждом наклоне к капкану, и… и это можно пережить. Страшно другое. Ты – обуза, не просто никому не нужен, а мешаешь. Ничего нет хуже жизни из милости. То, что ты можешь – не нужно, а нужного ты не можешь. И ты один. Есть род, но нет семьи. И не будет.
– Ты всё-таки уходишь.
Спящий Олень не спрашивает. Но он кивает в ответ.
– Мы не гоним тебя.
– Я знаю.
Жена и дочь Спящего Оленя, не поднимая голов, перебирают лоскуты кожи и клочки меха, шьют куртку единственному сыну и брату. Парень уже охотится наравне с отцом, этим летом на Большом празднике Солнца пройдёт посвящение и получит имя. Он – настоящий индеец, завидный жених… Громовой Камень затянул завязки на вещевом мешке и достал сигареты, последнюю пачку. Спящий Олень кивнул, соглашаясь покурить на прощание.
Они сидели у огня и курили, глядя в огонь. Говорить не хотелось, да и не о чем. Из рода уходили и до него, будут уходить и после. Как и из других родов. Некоторые возвращались, но он не вернётся. Это тоже всем ясно. И его возвращения никто не будет ждать.
Громовой Камень докурил, выбросил крошечный окурок в огонь и встал, взял мешок и привычным движением надел его на плечи. Теперь в левую руку небольшой чемодан – тетради, карандаши, кое-какие книги, ещё всякая школьная мелочёвка. Купил, когда ехал из госпиталя, думал, что будет учительствовать. Не пришлось. Теперь в правую руку палку. Без костылей он обходится, а без палки… шагов десять по гладкому и ровному пройдёт, и не больше.
– Вы остаётесь, я ухожу, – ритуальная фраза прощания.
Пригнувшись, он вышел из типи и, не оглядываясь, пошёл к дороге. Снующие между типи ребятишки, занятые хозяйством женщины, отдыхающие у шатров мужчины – никто не окликнул его, не посмотрел ему вслед. Мужчина решает сам. И решает окончательно.
До дороги недалеко, здоровому час с небольшим идти, а ему… но род собирался откочевать ещё дальше, так что откладывать уход было нельзя. Надо дойти до дороги. Там есть шанс найти попутку. Добраться либо до ГОКа, либо до Юрги, а уже оттуда автобусом до Эртиля.
Он шёл медленно, тщательно выбирая место для следующего шага. Ему нельзя падать. Каждое падение – это потеря сил и времени. Назад он не оглядывался. Зачем? Чтобы увидеть, как близко стойбище, и понять, насколько медленно он идёт? Хромая улитка – вот кто он теперь. Громовым Камнем его назвали за меткую стрельбу. И умение молча терпеть любую боль. Как камень. И то, и другое при нём и сейчас. Но для полноценной жизни не просто в стойбище, а вместе с родом – мало. Вон ту кочку надо обойти: нет места для палки, вот так, и взять левее, где просвет пошире. Вот так. Ну, до чего же болит, стерва, сырая весна, все старые раны ломит. И ещё шаг, и ещё… Вот так, всё путём, всё идёт, как надо. Армейские сапоги, конечно, тяжелее мокасин, и, когда идёшь, не чувствуешь земли, ломаешь веточки, шумишь прошлой листвой, но они лучше защищают ноги и не промокают, а обходить ещё и лужи он не может: слишком много лишних шагов.
Он шёл медленно и шумно, распугивая птиц и зверьков, то-то они небось потешаются над таким охотником. Нет, его охота кончилась…
…– Тебе повезло, парень.
Они курят в укромном углу госпитального сада. Присесть тут не на что, и они висят на своих костылях, прочно уперев их в мёрзлую землю. Он невольно кивает: у его собеседника ног нет. Обе до колена ампутированы, вот и привыкает теперь к протезам. Но всё-таки возражает:
– Больно хреновое везенье, – и нехотя поясняет: – Не охотник я теперь.
И вполне логичный, вполне разумный ответ:
– Не одной охотой жив человек.
И ему нечего возразить. Он не может сказать, что человеком, мужчиной считают только охотника. Каков охотник – таков и человек. Ему… ему стыдно сказать об этом.
– Ты до армии кем был?
Он усмехается.
– Школьником. Закончил, получил аттестат и добровольцем.
Собеседник кивает.
– Понятно. А хотел кем?
Он вздыхает.
– Учителем.
– Ну, так чего ж ты?! Учитель – самое милое дело. Тут же голова, а не ноги нужны.
Он согласно кивает, не возражая вслух. Но знает: учителя слушают, когда тот охотник…
…Нет, он знал всё, всё понимал и всё равно, демобилизовавшись по полной, пошёл на учительские курсы. Два педагогических класса и годичные курсы… право преподавания в начальных классах и язык в средней школе. И его возвращение в свой род, и… и его поражение. На что он надеялся, возвращаясь? На память о Синем Облаке. Но отец умер слишком давно, отцовские ровесники – дряхлые старики – тоже жили из милости. Но те хотя бы были когда-то охотниками и их уважали за их прошлые заслуги. Братья отца? Их тоже не осталось. Годы взяли своё. Век индейца и без войны недолог. Нет, его не гнали, Спящий Олень говорил правду, его терпели. И не больше.
– Ты из нашего рода. Живи, – сказал вождь.
Ему никто не мешал, он не может жаловаться в Совет. Не на что. А на помощь он и не должен был рассчитывать.
Ладно, это уже прошлое. А вон и дорога видна. Серая бетонная лента. За дорогой земля другого рода. А дорога ничья. Или общая. Это уж кто как думает.
На обочине Громовой Камень остановился и перевёл дыхание. Всё-таки дошёл! А если повезёт и его нагонит колонна с ГОКа, то и довезут. До Юрги уж точно.
Почему-то идти легче, чем стоять. То ли меньше болит, то ли не обращаешь внимания на боль. И он, перебравшись через узкий кювет, не спеша – быстро у него всё равно не получится – пошёл по направлению к Юрге…
…Громовому Камню опять повезло. Где-то через час с небольшим его нагнал не грузовик, а военный «козлик». Нагнал и, пискнув тормозами, остановился в метре
