Наследники Скорби - Алёна Артёмовна Харитонова
Но про папашу Донатос не забыл, нет.
Учила юного обережника Бьерга. Она же и удивилась тому, с каким любопытством он лез туда, куда иные взглянуть страшились и бледнели до зелени. А тощий, как щепка, парень с черными кругами вокруг глаз науку постигал жадно, давалась она ему легко. Он не брезговал, не корчился, проглатывал каждое новое знание, запоминая навек.
Молодой колдун и впрямь не боялся покойников. А потом, когда закончил обучение и смог вырваться, наконец, из Цитадели, первым делом отправился домой. Ох, как не терпелось ему оказаться на старом жальнике, возле заветного бугорка…
Папашу сын поднял той же ночью, проломил подгнившую крышку домовины, вытащил жалкие останки, сложил в мешок, науз-оберег зашвырнул обратно в могилу — не понадобится. А следующей ночью черные кости зашевелились в мешке… Колдун бросил туда две монетки. Ох, как застучало, задергалось! Почуял старый козел! Из посмертия почуял.
Три горшка с серебром сын нашел закопанными под старой собачьей будкой. Отцовы кости жалко и беспомощно дребезжали, пытаясь подползти к тому, что столь дорого было при жизни, но колдун лишь небрежно отпихнул мешок в сторону, чтобы не копошился.
Упокоения старый хрыч, конечно, не заслужил, но долг обережника удержал Донатоса от мелочной мести почившему. Упокоил по порядку. Хоть и под Громовой конурой, но чин по чину. Пусть лежит там, где самое ценное берег.
Деньги, все до монетки, колдун отдал материи. Хоть на старости лет поживет в довольстве и сытости. И сестрам приданое справит. Девки, правда, боялись его, не понимали, но любили — благодарность оказалась наипаче обожания. Однако когда мать умерла, брат с ними больше не виделся. Уже лет двадцать прошло. Денег отправлял с оказией, сам же не ездил, К чему?
Крефф дернулся, поняв, что привалился спиной к мощной ножке стола и начал задремывать. Тьфу, сморило. Он поднялся. Нынче все через усилие. Тошно, маетно, душа себе места не находит. И усталость. Усталость с каждым днем растет, иной раз и думать сил нет. А надо ж ведь за дураками малолетними следить, чтобы не набедокурили и руки на себя не наложили, как целительница та малахольная, которая с башни шагнула.
А еще… жил в душе страх. Гаденький суетный страх, который заронила Лесана. Страх, что однажды Дар не отзовется и покойник не встанет на глазах первогодок. Теперь всякий раз, когда приходило время призывать силу, крефф замирал и только благодаря недюжей воле душил бунтующий ужас.
Страх разъедал рассудок. Лишал покоя. Что если лишится наузник сути своей? Куда подастся, утратив ремесло? Как жить будет? Да и будет ли? А если будет, то зачем? Чего для? Верно, не для чего.
— Ну, хоть высплюсь, — пробормотал обережник, толкнул дверь мертвецкой и тут же споткнулся об кучу ветоши, сваленную у самого порога.
Колдун кое-как устоял на ногах и лишь теперь увидел — груда тряпья оказалась человеком. Девкой.
Светла.
Хранители спаси.
Каких еще грехов он в этой жизни наделал, коль такое наказание ему отмеряли?
— Чтоб тебя Встрешник три раза да через колено! — выругался крефф, и в сердцах поддал продирающей глаза девке сапогом под то место, на котором она сидела.
— Не ругайся свет мой ясный, не ругайся, — залепетала скаженная. — Я вот поесть тебе принесла, а то ты в трапезной-то и не появлялся.
И дурочка достала из кармана передника зачерствевшую горбушку.
— Прибью, — прошипел колдун, отталкивая от себя руку, держащую ломоть.
— Прибьешь, родненький, прибьешь, — согласилась юродивая. — Только поешь сначала. Откуда силы-то набраться? Вон, еле ходишь.
Крефф почернел лицом, выругался, помянул Хранителей, пихнул дуру в сторону и ушел.
А Светла, сжимая в одной руке краюху, а другой держась за осклизлую стену, тихонько кралась следом. И с каждым шагом ее спина распрямлялась, как у всякого, кто твердо идет к поставленной цели и не собирается отступать. Во дворе Цитадели скаженная подошла к колодцу, не обращая внимания на раззявивших рты послушников, и стала любоваться на себя в деревянную бадью. Поворачивалась то так, то эдак, ловила взглядом отражение, поправляла лоскутки ткани и перышки в кудлатой голове.
Здесь и нашел ее Ихтор.
— Ты где была? — встряхнул блаженную лекарь. — Я всю крепость обошел, покуда тебя сыскал. Дел у меня иных нет что ли?
— Дак, чего меня искать? Я ж не бусина, под половицу не закачусь, — удивилась девушка.
— Еще раз улизнешь, выпорю без всяких разговоров, — склоняясь к ней, раздельно проговорил крефф. — Поняла?
Она покраснела и кивнула, а сама непроизвольно потерла то место, которое уже натерпелось от Донатосова сапога.
— То-то же, — сказал целитель и добавил: — А теперь к Главе пойдем. Пусть решает, куда тебя девать, горе луковое.
***
Нэд был найден на ратном дворике, где задумчиво смотрел, как Дарен с Озброй гоняют первогодок. Лицо у Главы было хмурым, брови сошлись на переносице.
— Скачут, как кобылы беременные… — пробормотал он и повернулся к Ихтору. — Опять ты с ней? Обневеститься что ли надумал?
Целитель досадливо поморщился:
— А куда ее девать? Ты ее в поломойки отрядил, так служки прогнали, говорят, нет в ней ни ума, ни сноровки. Отрядили к искройщикам, те тоже жалуются, мол, поручение дашь ей, так и пропадет до вечера, или не сделает ничего, или напакостит не со зла. На скотный двор отправили, там скотина пугается, видать, девка волками навек пропахла. И что прикажешь? Волочу ее за собой, как хвост, а только отвернусь — уже сбежала, уже где-то егозит.
— Ты его не ругай, дяденька, — ласково заговорила Светла и подошла поближе к смотрителю.
Рослый крефф как скала возвышался над дурехой. А та без страха смотрела ему в глаза и безмятежно улыбалась. Так, как могут улыбаться только дети и блаженные — без ума и смысла, с одной душой.
— Не ругай, он ведь не виноват, что я глупая такая. Да и ты себе сердце не рви, — забормотала дурочка, обходя Нэда по кругу. — Любит она
