Шоколад - Тася Тараканова
— Вы хотите присутствовать?
— Нет. Без меня. Её зовут Майя.
По столу звякнули ключи наручников, хлопнула дверь, полковник вышел. Минута ожидания.
— Привет, я Назар.
Сука ты, а не Назар.
Возникла пауза. Эта сволочь — полковник пристегнул меня к стулу, а мозгоправ сделал вид, что такое обращение с женщиной в порядке вещей.
— Не надо меня казнить, я ведь… не ваш начальник.
Меня передёрнуло от этих слов. Кажется, странный Назар считал себя очень проницательным. Тут и дураку ясно, что мужчину, притащившего меня за наручник, я ненавижу.
— Красивое имя у вас, Майя.
Непроизвольно подняв глаза на «нестандарта», я увидела аристократическое лицо со следами побоев и взгляд вменяемого адекватного человека, смотревшего на меня без агрессии, насмешки и нездорового любопытства. Он притронулся к разбитой брови.
— Не нравится?
Не нравится его вид, хотел спросить мужчина. Побои были совсем свежие, его, скорее всего, избили вчера. От мгновенно накатившего волнения, от ощущения родственной связи с незнакомым человеком запершило горло. Я кашлянула.
— Вас били, Майя?
Ком в горле не давал вдохнуть. Всего через несколько минут странный доктор разглядел мою боль, при том, что я не сказала ему ни слова. Он не пытался завести задушевный разговор, просто внимательно смотрел, как бы дышал мной, чувствовал меня. Стал мной…? Разве такое возможно?
Настроенная не реагировать, не обращать внимания, уйти в глухую оборону, я кивнула, сделала то, что совершенно не собиралась. Этот доктор слишком резко и быстро прорвал плотину моей боли, обнажил раны, бросил в омут воспоминаний и протянул спасительную руку.
— Он… бил тебя?
Резко забарабанило сердце, дышать стало трудно. Неужели паническая атака?
— Майя, просто кивни, когда я тебя спрошу. Пётр опасен для тебя?
Меня словно окатило ледяной волной. Боюсь ли я полковника? Он опасен? Ради этого вопроса надо было прийти сюда. Запястье отозвалось ноющей болью, я потёрла руку. Отрицательно махнула головой.
— У тебя стокгольмский синдром?
Вот уж нет. Злобно взглянула на дверь, куда вышел полковник. Любить своего надзирателя? Я съем кусок тухлого мяса, если это случится.
— Майя, хочу рассказать о моём методе. Всё просто. Тебе не придётся ничего говорить, только вспоминать. Я вместе с тобой погружусь в твои кошмары.
Зачем?
Мой взгляд на минуту его остановил.
— Такой метод. Процесс воспоминаний достаточно болезненный. Единственное условие, не стоит идти туда, где тебе будет совсем невыносимо.
Сколько раз я возвращалась назад в прошлое, вспоминала события, которые привели меня в сегодняшнюю точку бытия. Вчера я чуть не вышла из окна, не в состоянии справиться с отчаянием. Но ведь в яме я смогла найти силы и спастись. Если Назар видит перед собой испуганную, забитую женщину, он ошибается. У меня получится посмотреть в бездну, ещё раз шагнуть в неё.
Глава 14. Обратно
Назар сделал невозможное, каким-то образом облегчил моё состояние, уменьшил груз вины, тоски, ненависти, гнева, что-то подправив в моих извилинах, освободил из плена бессилия и злости, вывел за руку на новую дорогу.
Я вышла из «тёмной комнаты» как после наркоза. Немного посидела на диванчике около администратора, пока Пасечник общался с Назаром. Убегать, прятаться, просить о помощи не пришло в голову. Я сидела на диване, ощущая себя в каком-то ином теле, словно, Назар пересобрал меня из моих же частей и получил другую, обновлённую версию. Вскоре хмурый Пасечник покинул кабинет, и мы вышли на улицу. По бокам лестницы был устроен цветник из алисума, бархатцев и петуний. Когда мы заходили сюда, я их даже не заметила! От наслаждения густым медовым запахом алисума я прикрыла глаза.
— Майя, пожалуйста, не делай глупости. Мы сейчас поедем в суд, где ты напишешь заявление о пересмотре дела. Тебе надо снять судимость, у меня есть доказательства.
Который раз Пасечник бомбанул по мне без предупреждения. Я чуть не свалилась на ступеньках лестницы, он подхватил меня, удержал. Неужели это возможно? Неужели это случится сегодня? Неужели случится? Ужасы колонии померкли после слов полковника, я была готова упасть перед ним на колени, обливаясь слезами благодарности. Поддерживая меня словно больную, он аккуратно повёл меня к машине.
Мы приехали к зданию суда, где мне вынесли обвинительный приговор. Следующие два часа я писала заявление, делала ошибки, комкала листы, пила воду, которую носил Пасечник из автомата, дрожащей рукой выводила слова, путалась, ошибалась и вновь писала: указала время и место аварии, имя двоюродной сестры и её жениха, время вылета самолёта, погодные условия, причину, по которой взбесился муж и другие обстоятельства. Также написала, почему оговорила себя. Домохозяйка, нахожусь на содержании мужа, сын идёт в первый класс, планировала побыть этот год с ним.
Когда все процедуры были сделаны, до закрытия суда осталось десять минут. Я вышла следом за мужчиной из здания обессиленная, взмокшая и выжатая как лимон. Духота, волнение, слёзы сделали своё дело.
— Ты не думала развестись с Бортником? — спросил полковник, когда мы подошли к чёрному джипу.
Записка мужа покинула мой внутренний карман и легла в ладонь Петра. Он развернул её и прочитал. Со стороны могло показаться, что он остался безучастным, но я увидела, как напряглись широкие плечи, губы сжались чуть сильнее, пальцы стиснули мятый листок. Я быстро научилась различать эмоции на этой бесстрастной маске.
Кто-то стучал на меня из колонии
Глаза Пасечника полыхнули яростью.
— Разберёмся, — процедил сквозь зубы. — Я, конечно, понимаю, что ты не можешь говорить. Но почему заблокирован твой номер? С тобой невозможно связаться. Могут ведь позвонить из…, да хоть откуда.
Из органов опеки, чего уж. Если муж захотел лишить меня родительских прав, то будут проверять. У меня судимость, только что вышла на свободу, без жилья и работы — мне опасно доверять ребёнка, не на что его содержать.
— Можно писать, если не можешь говорить.
Разлука с телефоном меньшее, о чём можно жалеть. Без телефона, конечно, сначала было что-то вроде ломки, потом потребность исчезла. Только вот сын — моё солнышко…, его бы единственного я хотела услышать, получить от него весточку, но, скорее всего, муж давно позаботился о том, чтобы этого не случилось.
Наедине с собою я тупо расковыривала бесчисленные раны, и никто, ни один человечек из внешнего мира не мешал мне страдать. Словно через увеличительное стекло я рассматривала свою никчемную жизнь, гоняя туда — сюда кадры кино, ища причины и ошибки. Лежать в тишине, крутить как в центрифуге бесконечные образы, понимать насколько жалкое существование
