Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 4

– Ты его психоаналитику показывала?

– Нет, Ма. Но ты права, что-то с ним происходит в последнее время. С тех пор как мы переехали сюда, ребенок бояться стал. Мы же с Борей свои комнаты объединили – ты знаешь, переехали сюда. Но какая-то квартира плохая, что ли. И район этот мне совсем не нравится.

– Ты своди ребенка-то к психологу. Прости, Малыш, но мне за его психику страшновато. Ты его одного часто оставляешь?

– Да ты что! Я только в магазин – он тут рядом, и бегом назад. Но, Ма, понимаешь, ты права. Не нравится мне эта квартира. Плохая она какая-то. А к психологу мы с Лёсиком сходим, обещаю.

Хожу я, хожу, думаю – неужели с ребенком что-то? Неужели? А сама всё звонка жду. Мне уже страшно от одного того, что постесняется позвонить…

Позвонил.

И рассказывает продолжение приключений этой странной команды, которая оккупировала его сознание. Часа полтора так рассказывает.

– Лёсик, – говорю я. – Вот всё, что ты мне рассказываешь по телефону, – это же целая книга. Ты их не бойся. Ты все их приключения в тетрадку записывай! Это будет твоя первая книга.

– Хорошо бы, – говорит малыш. – Только, Ба, я писать еще не умею. Папа начал меня учить, а мама сказала, что «в три года рано» и «не лишай ребенка детства».

– Это мама так сказала?

– Ну, да.

– Тогда ты просто рисуй. Делай книжку из картинок. Раз ты все это видишь, ты всё это и рисуй! Классная книжка будет. А я тебе потом помогу с подписями, и мы ее издадим.

– Во здорово! И мама пришла! – воскликнул Лёсик и положил трубку.

Не помню, сколько времени прошло, звонит наша дочь-командирша:

– Ма! Мы квартиру поменяли. Запиши адрес.

– Хорошо. А как Лёсик?

– Ой, Ма, это целый анекдот. Пришли мы, как ты велела, к психологу. А – ты не знаешь, наверное? – Лёсик-то весь в тебя. Книгу стал писать! Писать-то он не умеет, так картинками. Три тетрадки изрисовал.

Я ему говорю:

– Ты свою книжку возьми с собой, покажем психологу, а то долго рассказывать.

– Хорошо, – говорит.

Пришли в поликлинику, в очереди посидели. Заходим. Ну, врач, как всегда: что у нас приключилось?

Я начала было говорить про «плохую» квартиру, про то, что ребенок в ней и на минутку оставаться боится, чего раньше никогда не было… А врач говорит:

– Покажите-ка мне, что вы с собой принесли.

И – хвать Лёсины тетрадки. Листает, листает, потом хихикать начал.

Ну, думаю, попали мы.

А он как захохочет!

– Выкиньте! Немедленно выкиньте все кассеты с этими мультиками! Небось все 20 серий про этого Джерри закупили?

– Ну, – говорю.

– Не «ну», – говорит. – А вон. Все 20 вон! – и к Лёсику: – Ты ведь не против?

– Нет, – говорит. – Я – за. Они страшные. А книжку я уже написал.

И стали они – наш мелкий с врачом – Лёськины тетрадки рассматривать. Да еще и хохочут вместе.

А я стою дура дурой. И почему я этот папанин подарок сама не посмотрела, думаю. Ну, вот почему?!

Лесные поляны разные бывают.

Вот как нынешние-то говорят? «Давай поляну накроем!»

А что это значит? Жратва да пьянка, прости меня, Господи.

В старые времена так не говорили. И не делали.

Раньше народ стол столом называл. Ел и пил за столом. Уважали и себя, и пищу. Не по бедности, а по обычаю. Потому и говорили: стол – в доме престол.

А поляны… Они разные, Малыш. Бывают светлые, как летний день. А бывают такие, что ступишь шаг-другой – и уже не вернешься.

– Почему, Ба? Почему не вернешься?

– Ты много-то не расспрашивай, ручки под щёчку и засыпай. А я тебе тихонечко про них и расскажу. Чтобы в лесу не ошибся, знал, куда ступить можно, а куда – нет.

…Был со мной такой случай. Сколько мне тогда лет было? Пожалуй, как тебе. Может, чуть побольше. И жили мы в глухом таежном поселке, вокруг которого на много километров никого из людей не было. Шутили по этому поводу: тайга большая, места много, а идти некуда. Это взрослые детей предупреждали: в тайгу – ни шагу! Строго-настрого было запрещено.

– Почему?

– Потому что потеряться в тайге легко. Зайти просто, а вот назад выйти…

Тут особые секреты надо знать. Меня им дед-эвенк обучил потом, после этого случая.

А дело было так.

День уже к вечеру шел. Как под горку. Замечал? Сначала снизу, с провалов, из оврагов тени выползают. И поначалу они цветные. Значит, солнце еще не село.

А потом тени густеют, темнеют, поднимаются выше и выше, словно ищут солнышко-то, а его нет. Вот они чернеют от досады, темнеют, сливаются с небом, и начинается ночь.

Но не сразу.

Есть такой короткий промежуток между вечером и ночью, когда вроде бы день на дворе, а про ночь еще и вспомнить надо, а она уже на пороге.

Притаилась…

В этот час всё особенное.

Звуки появляются, каких днем не услышишь.

Гукает на краю тайги странная птица. И голос у нее не поймешь откуда – то ли сверху, то ли из-под земли.

Кто говорил, что это выпь так гукает, а кто так и про лесные чащобы говаривал: мол, там в болотах неотпетые души стонут…

Всякое говорили.

Бежала я в такой вот час домой от подружки и гуканье-то это услышала.

И остановилась.

Потом присела. Смотрю, как цветы на ночь закрываются, и выпь слушаю.

На озере белые цветы лепестки свои в кулачок сжали, сомкнулись, и красную звездочку, которая, как драгоценный рубин, в самой сердцевинке весь день горела, от всех глаз спрятали.

И желтые кувшинки к этому времени закрываются, и жарки…

Опытные люди знают: пять часов вечера наступило. Домой пора…

Это опытные.

А дети заиграются, и время их не трогает, мимо бежит. Оглянулся – темно. Звёзды на небе. И надо бы дома уже быть…

Так вот, в тот вечер, как я тебе уже сказала, я к подружке в гости ходила. Было у нас так принято – в гости ходить. У нее была роскошная кукла. Ей бабушка из тряпочек сшила.

А у меня бабушки уже не было. Я ее никогда не видела. Мама говорила, что она-то меня видела, когда я родилась. Но она уже слабая была, болела. И умерла скоро.

– Почему?

– Ты спи-засыпай… Все умирают. Кто от чего… Сначала не стало моего дедушки. И бабушка стала сильно тосковать. После того, как его не стало, несколько лет только и прожила. Истосковалась, ослабла.

Да, дедушки не стало, а вскоре и война началась.

Их – наших с тобой родных, меня еще на свете не было – эвакуировали в Новосибирск.

Это я по маминым бумагам знаю. Она однажды хороший совет мне дала: показала свои бумажки с печатями, подписями разными и говорит: береги, деточка, все документы, каждую бумажку береги. А почему – не сказала. Но этот совет я всю жизнь помнила. И он пригодился мне не однажды.

Так вот, началась война, и бабушка пошла работать в госпиталь. Работала, пока могла. И мама моя помогала ей. Она была уже взрослой девушкой, все умела и никакой работы не боялась.

А перед самой войной мама моя – твоя прабабушка – вышла замуж за красивого и умного человека. Это был мой папа. Ты на него очень похож.

– Мой дедушка?

– Прадедушка, мой папа…

– А я его не видел?

– Нет… Я тоже видела его только на фотографиях. Потому что, как только началась война, он, как и все, кто мог, ушел на фронт.

И поначалу приходили от него письма. Мама их всю свою жизнь хранила.

Все ждала, наверное.

Но так уж случилось, что весь выпуск их летного училища ушел на фронт. Весь. И никто не вернулся…

– Никто?

– Да. Все остались на фронте. Ты знаешь, у нас в первом классе было 29 ребятишек. Так вот, на первом уроке учительница попросила поднять руки тех, у кого отцы с фронта вернулись. Не погибли, значит.

Мы молчим всем классом. Переглядываемся. И вдруг смотрю, три руки поднялись. Мы так и обомлели от радости за них. У троих отцы с фронта вернулись!

Мы смотрели на них как на ангелов. Может, кто из их отцов с кем-нибудь из наших встречался. Там, на фронте, до его гибели…

– И мой прадедушка? Тоже погиб?

– Да, я уже говорила тебе. Погиб он. Красивый, как ты. Ты на него очень похож. Волосы у тебя, как у него, белые, а глаза карие и ресницы в пол-лица!

Но отвлеклась я. Про что это я рассказывала?

– Про выпь.

– А что – выпь?

– Ухала.

– Да, ухала. Низким таким, не птичьим голосом. Как из-под земли. И редко так. Подождет-подождет – гукнет. И снова замолчит.

Из-за этого-то я и засиделась на краю леса.

Точнее-то сказать, не совсем на краю. Потому что между мной и тайгой была огромная зеленая-зеленая поляна.

Ровная, как бархат! И даже на вид такая же нежная.

Вот сижу я, выпь – не выпь ли – слушаю. И вдруг вижу, что недалеко от меня – ну метрах так в двух-трех – цветочек. Да такой красоты! Я таких и не видывала!

Дай, думаю, сорву для мамы. Она цветы любила очень.

Вскочила, бегом на зеленый бархат…

А я быстрая была, легкая. Все говорили: в чем душа держится, а быстрая, как ветер.

Да…

И вот бегу я к цветочку красоты несказанной и вдруг чувствую, земля-то под моими босыми ногами колыхнулась. Тяжело так, волной пошла…

И тут я вспомнила, что никакая это не поляна, а марь, и ходить к ней запрещено строго-настрого. Оттуда, говорили, еще никто не возвращался…