Капитаны - Goldy Circe
Катрина тем временем щедро накладывает овощи, приговаривая что-то про помидоры и извиняясь за их отсутствие. Затем раскрывает пергаментную бумагу и подцепляет куриные ломтики, от которых ещё поднимается тёплый пар. Аккерман садится напротив, рассматривая её расторопные движения.
— Как у тебя получилось сделать всё это? — Бишоп хитровато щурится. Блеснув глазами, расплываясь в ухмылке.
— Секрет фирмы, — подмигивает девушка, но встретившись с Леви взглядом вдруг звонко смеётся. — Почему у тебя такое серьёзное лицо?
— Должно быть потому, что я восхищён. И благодарен, — пожимает он плечами в ответ. Кáта рдеется, щёки вспыхивают жаром — не стыдливым и удушливым, но иным, что дарит неописуемую лёгкость. Леви иногда бывает слишком прямолинейным, а порой темнит — это уже кажется ей привычным. И даже зная, что от таких искренних слов она покраснела, Бишоп вдруг ловит себя на странной мысли: ей не хочется смущённо опустить глаза и скрыть румянец.
Она протягивает ему тарелку, всматриваясь в голубо-серые омуты:
— Мне это приятно, — Леви перенимает блюдо и протягивает коробку в ответ, на мгновение всё же умудряясь выбить Катрину из колеи уверенности. Она недоумённо сводит брови, берёт подарок, неопределённо крутит в руках. — Я не думала, что… Леви, это вовсе не обязательно…
Аккерман легко смеётся на такую растеренность. Но даже хитрый изгиб губ не оттеняет лицо какой-то грубостью или жестокой усмешкой.
— Знаю. Но и ты была не обязана делать… всё это, — Леви жестом указывает на весь пикник, разбитый на крыше. Они договорились встретиться в вечер перед экспедицией: посидеть, поговорить, как уже у них повелось с той чердачной поры, а Кáта хитро и загадочно сказала, что устроит сюрприз. Аккерман знает: такое не требует ответной платы, это всё тот же “знак внимания”, которыми люди изъясняют свои чувства и намерения — это выбор. Но и подарок, который он подготовил — тоже сознательный выбор, его выбор. — Открой. Пожалуйста.
Бишоп тянет за ленту, развязывая бант, что помогала сваять Ханджи. И, прежде чем открыть коробку, Кáта делает нечто, заставляющее его сердце пропустить удар. Леви доводилось видеть классические сценарии вручения подарка: в разведке волей-неволей становишься свидетелем встреч и расставаний близких, сопровождающиеся презентами. Обычно всё происходит заполошно. Даритель нервно смеётся, ожидая реакции на сюрприз, а одаряемый смешно срывает упаковку — в подобном нет чего-то плохого или хорошего, однако когда Кáта замирает и вглядывается в ленту, это значит для Леви слишком многое. Может, он попросту вложил в выбранный оттенок слишком много смысла из ниоткуда, но осторожность, с которой она откладывает перевязь не сравнима ни с чем.
— Красивый цвет, — мягко замечает Катрина, берясь за крышку.
Леви чуть колеблется, но затем позволяет словам вырваться с выдохом:
— Он напомнил мне твои глаза.
Кáта быстро поднимает на него взгляд, моргает.
— Спасибо… — она чуть откашливается. В воздухе повисает рябь недосказанности, и Бишоп кивает на тарелку, пытаясь сбить это ощущение: — Ешь пока, а то остынет…
Почему-то увидев в коробке нож, Катрина даже не удивляется — подобное столь же в характере Леви, как и его извечное цоканье или генеральные уборки. Походный острый нож ложиться в её ладонь, как влитой. Не длинный, но и не короткий — идеального размера. Дерево хорошо выпилено — позволяет уцепиться за холодное оружие надёжным хватом. Она чуть приценивается к весу, крутит рукоять, вынуждая лезвие скользить по кругу. Увлёкшись, цепляется за черенок ручки, пробно подкидывает, перехватывая — краем глаза замечает, как Леви, уже жуя, всматривается в это маленькое представление.
— Спасибо, Леви. Вещь полезная. У меня как раз сапожный сточился… — Аккерман лишь кивает в ответ. И Кáта, выдохнув, смаргивает неловкость, и тоже принимается за пищу.
Постепенно солнце скрывается за Стенами, чтобы затем закатиться за горизонт в неизведанных краях просторного мира за городьбой. Небо играет оттенками, постепенно темнея. И к тому моменту, когда чай кончается в термосе, а все насущные темы разобраны, приходится зажечь три свечи, чтобы не утонуть в сумраке. Кáта тушит спичку и, на мгновение повинуясь какому-то детскому желанию, запрокидывает голову, рассматривая небосвод: над крышей распростёрлось мерцающее звёздное полотно, удивительное и неповторимое в своей возвышенной красе.
Беседа тянется непринуждённым перебрасыванием вопросов, будто партия в карты: поочерёдные раздачи, подкидывание чего-то сверх и зеркальный перевод выпавшего козыря собеседнику. И на удивление подобное нисколько не тяготит. Леви поднимается с пледа, отходит к бортикам, что ограждают покатую черепицу. Оперевшись на витое железо, он лениво оглядывает город. Частоколы из домов, выстраиваемые лучистый узор с такой высоты, редкие площади, на которых днём теснится рынок, зажиточные особняки знати, что не сумела протиснуться за стену Сина и обосновалась здесь, блистая среди бедных.
Рассматривая игру блёклых огней, Леви не замечает, как Бишоп тоже поднимается и оказывается рядом.
— Почему ты в разведке? — спрашивает вдруг она, с нескрываемым интересом.
Аккерман хмурится, подбирая выражения: наверняка, Кáта всё слышала по сарафанному радио разведки, как троицу разбойников из Подземного города ввели в ряды солдат без какой-либо подготовки. Он и сам ей рассказывал, так что Леви отзывается немногословно:
— Выбора не было, — капитан пожимает плечами. — Да и я здесь неплохо пригождаюсь… А ты?
Кáта опирается локтями на ограду, заглядывая вниз.
— Когда я вступила в Кадетский корпус, то сбежала из дома. А при распределении… Хоть я и вошла в десятку, выбирать приходилось из зол: в военной полиции — отец, в гарнизоне — пьяницы. Невеликое разнообразие…
Аккерман усмехается:
— А в разведке каждый день — праздник, да и нравы свободные…
Она косится на него и заливается смехом. Так заразительно, что Леви чувствует, как его губы трогает изгиб, напоминающий косточку макрели.
— Теперь я точно понимаю, — урывками, выговаривает она сквозь остаточный хохот, — почему Эрвин всегда говорит, что ты въедливый…
— Какая новость. И часто ты говоришь с командиром обо мне? — Леви бесстыдно остро улыбается. Поворачивается, встречаясь с ней взглядом. Кáта вновь вспыхивает, второй раз за вечер: щёки пылают, а на коже проступает лёгкий румянец. Она вдруг упрямо вздёргивает подбородок, принимая этот вызов.
— Всякий раз, как могу у него спросить про тебя что-то, — в лоб говорит лейтенант. Аккерман выдыхает, голова падает на грудь, что прерывисто трясётся от беззвучного смеха. Её прямота когда-нибудь его добьёт. Хоть он и уловил эту черту в Кáте с первой встречи, всё же, всякий
