Кремлевские звезды - Дмитрий Ромов
Гигантская луна гипнотизирует, а со сцены льются сладкие до слёз звуки «Сулико». Я оставляю щедрые чаевые и провожаю Наталью к дамской комнате, а сам просто стою и жду рядом. И, естественно, ко мне подходит танцор, уязвлённый моим отказом. Он подходит в компании двоих крепких друзей и останавливается слишком близко ко мне.
Я не двигаюсь, не отступаю, стою спокойно, заложив руки в карманы брюк.
— Э, ты почему такой борзый, а? — спрашивает он, поднимая подбородок. — Ты знаешь, что я твою девку сейчас увезу, и ты ничего не сделаешь, а?
— Нет, — говорю я, — не увезёшь.
Один из его дружков говорит что-то по-абхазски, а может быть по-грузински.
— А ты кто такой, а? — сопровождает танцор вопросы подъёмом подбородка. — Я твой мама, знаешь…
— Лучше не продолжай, брат, — перебиваю я, — и останемся в добрых отношениях.
— Э, ты кто такой, а? — делает он микрошаг, практически уже касаясь меня своей грудью.
— Гость твоего города, что тебе надо ещё? — качаю я головой.
— Э, ты слышишь, гост, ты кто такой, а? Я твой ро…
— Бро, — снова перебиваю я, стараясь не доводить до непоправимого.
Мне этот наезд, честно говоря, вот вообще не в жилу. У меня совсем другие планы на вечер. Не поножовщина и ночная тренировка, а романтическое приключение, переворот в жизни, практически.
— Какой Бро? Что за Бро?
— Ну, так меня называют, — пожимаю я плечами.
— Кто тебя так называет, а?
Вот достали, честное слово.
— Ну, Абрам меня так называет.
— Э, какой Абрам, а?
— Тот, который Мамука Георгиевич.
— Э, какой Мамука?
Дружбан что-то снова говорит танцору, и тот поворачиваясь к нему, отвечает и жестикулирует, почти как итальянец.
— Ты Абрама откуда знаешь, а? — снова поворачивается он ко мне.
— Да, я много, кого знаю. Работаю с ним. Знаешь, брат, давай так, я сегодня с девушкой, нехорошо при ней ссориться. Если у тебя вопросы будут, ты завтра мне задай, ладно?
Дружбан опять что-то ему говорит.
— Где я тебя ловить буду? — чуть отступает задира.
— В санатории «Грузия» найдёшь. Друзья, братья, идите с миром, потом поговорим.
В этот момент подходит Наташка, и горячие парни смотрят на неё как на диковинный и невероятно желанный фрукт. Странно, да? Она ведь не яркая блондинка, но от неё действительно исходит сияние, на которое, кажется, слетаются мужские сердца.
Мы приезжаем в гостиницу и заходим в номер. Я не зажигаю лампу, здесь и так светло от лунного света. Я отдёргиваю штору и выхожу на террасу. Наташка идёт за мной и становится рядом. Мы смотрим на море, на отблески луны, ставшей к этому времени совсем небольшой, но по-прежнему яркой и сияющей, как бриллиант из песни. Мы вдыхаем опьяняющий и возбуждающий воздух и поворачиваемся друг к другу.
Я беру её за плечи и чувствую, как она дрожит.
— Страшно? — спрашиваю я шёпотом.
Она медленно мотает головой. Я привлекаю её к себе и неторопливо целую, чувствуя, как она тает и как бешено начинает стучать её сердце. И какими горячими становятся её губы, делающиеся мягкими и податливыми. И как я сам теряю разум и перестаю понимать, что происходит.
Я беру её за руку и завожу в комнату. Тюлевая штора тянется за нами следом, подхваченная лёгким порывом тёплого и влажного ветерка. Сердце стучит так, будто это не её, а мой первый раз.
Я завожу руку ей за спину, провожу по гладкой скользящей ткани и неспеша расстёгиваю мягкую нейлоновую молнию. А потом сдвигаю с плеч широкие бретели платья. Ткань, на мгновенье задержавшись, плавно, с лёгким шорохом соскальзывает к её ногам и Наташка вздрагивает и, подняв голову, смотрит на меня, а я не могу оторвать взгляда от её тела. Она стоит передо мной совершенно нагая, и луна превращает её в чудесную ламию, полную неутолённой страсти.
Я протягиваю руку и почти прикасаюсь к ней, но в этот момент раздаётся стук в дверь…
Сияй, сумасшедший бриллиант…
18. Абхазский лось
Да твою ж дивизию! И кто это может быть в такое время? Санаторская полиция нравов? Или братва решила нагрянуть? Такой момент собаки испортили! Могут проверять, конечно, не происходит ли чего-то аморально-аномального. Представляю блюстителей, от них не откупишься, придётся в другой номер убираться. Тьфу…
— Быстро под одеяло! — шёпотом командую я Наташке, а сам потихоньку подкрадываюсь к двери и прислушиваюсь.
Там тихо, ничего не слышно. Через некоторое время стук раздаётся снова. Не напористый, а тихий и деликатный. Ёлки. Ну, ладно… Жалко, что в нашей санаторской природе ещё не появились таблички с надписью «не беспокоить»…
Я подставляю ногу, чтобы нельзя было ворваться и приоткрываю дверь. На ширину ладони. Чуть-чуть. Аккуратно выглядываю. Никто не ломится, не врывается, не пытается взять мою крепость штурмом. В коридоре стоит девушка с корзиной.
— Извините за беспокойство, вам передать просили.
— А вы кто? — спрашиваю я.
— Дежурная. Ночная.
— А просил кто?
— Просили молодые люди. Подъехали и попросили передать.
— А до утра не ждёт?
— Извините. Попросили сейчас.
Хм…
Я приоткрываю дверь, ожидая подвоха, но ничего не происходит. Девушка приближается и подаёт мне корзину. Я, на всякий случай, продолжаю придерживать дверь, хоть и убираю ногу чуть в сторону.
— Они ещё просили передать, что просят прощения. И хотят, чтобы вы хорошо у нас отдохнули. Утром сами придут.
Сто лет они мне здесь нужны. Ладно. Я принимаю корзину и закрываю дверь.
— Кто это был? — спрашивает Наташка.
— Дежурная. Принесла нам что-то. Кажется, подарок для новобрачных.
Наташка прыскает.
— Так, что тут у нас… Ага, смотри бутылка, вино наверное. И фрукты. О, дыня, виноград и инжир.
Я рассматриваю это всё в лунном свете, отчего предметы кажутся покрытыми серебром. Бутылка не магазинная, похоже, домашнее. Выдёргиваю пробку и вдыхаю.
— Хм… пахнет неплохо.
Беру стакан, стоящий рядом с графином на столике и наливаю в него немного тёмной густой жидкости. Распространяется густой аромат. Пряный, дерзкий, ягодный, с нотами ванили и сушёных фруктов.
— Так пахнет страсть, — усмехаюсь я и делаю глоток. — Ммм… Попробуй.
Вино разливается по нёбу тёплой гладкой волной. Я чувствую в нём сладость юности и соль моря. Оно объёмное, невероятно танинное, вяжущее и пряное, с энергичным животным пульсом.
— Я же не пью, — мотает головой Наташка.
Она сидит в постели, прижавшись спиной к прохладной полированной спинке и придерживает рукой простыню, прикрывая грудь. Я сажусь рядом и протягиваю ей бокал.
— Я тоже не пью, — улыбаюсь я, — ты просто попробуй. Такая ночь… сегодня мы вполне можем позволить себе что-нибудь сумасшедшее. Как думаешь?
Она протягивает руку и берёт стакан. Подносит к носу, вдыхает и делает глоток. Я пододвигаюсь к ней и целую. И чувствую вкус вина, соединяющего нас, и энергию животной страсти. О, да, я её очень хорошо чувствую.
Я забираю у неё стакан и ставлю на тумбочку, а потом начинаю расстёгивать рубашку. Она неотрывно смотрит на меня, ловя каждое движение. Протягиваю руку и легко тяну простыню. Она не сопротивляется и так же легко выпускает её, снова обнажаясь передо мной.
Мы сидим близко-близко. Она тянется ко мне и стаскивает рубашку с моих плеч, а потом прижимается, и я чувствую её кожу. Я касаюсь губами её шеи, и она дрожит и делает глубокий вздох.
Её кожа такая гладкая и нежная, такая тёплая и благоуханная. Я целую шею, ключицы, плечи и внутренние сгибы локтей. Целую её дрожащую взволнованную грудь и мой язык ощущает упругую вишнёвую твёрдость. От моих прикосновений кожа вокруг вишенок собирается в тугие складочки и по Наташкиному телу пробегают мурашки.
Они как искры проскакивают между нами, там где соприкасаются тела, оставляя невидимые ожоги, как вечное напоминание об этой ночи.
Наташка вздыхает и прикусывает губу, словно испугавшись своего вздоха. Я ловлю её дыхание и вглядываюсь в глаза, отражающиеся в лунном свете. В них горит огонь. И этот огонь обжигает настолько, что я теряю голову.
Я стаскиваю брюки. Она замирает, подаваясь назад, но не отводит взгляда. Жадно вглядывается в мой силуэт, покрывающийся лунным оловом, и, мне кажется, я различаю, как трепещут её ноздри предчувствуя кровавую жертву животному вырывающемуся из тьмы.
Не бойся, я буду нежен.
И я действую нежно, и заставляю её забыть о страхе и расплавиться, превращаясь в горячую
