Иванус Двуликий - Александр Лаврентьев
Ну уж нет! Я не поддаюсь на провокацию и захлопываю дверь ванной: попался, голубчик! Раз уж мы здесь, заменим воспитательные мероприятия твоим мытьём – посмотрим, как ты тогда запоёшь-взвоешь, когда тебе баню с парилкой устроят – уж очень ты, братец, чумазый! Я хватаю пса за подмышки, сажаю его в ванную, поливаю тёплой водой из душа. Пёс, как ни странно, относится к собственной стирке с пониманием и сопротивляется много меньше, чем мной предполагалось. После мытья шампунем и душа он отряхивается так, что мокрым оказывается не только он сам, но и все окрестности, включая меня. Беру полотенце, чтобы животное вытереть. И явственно слышу:
– Это чересчур. Я ещё могу терпеть, когда меня поливали прозрачной жидкостью, которую вы называете водой. Ладно, потом меня тёрли какой-то пахучей химией, потом снова поливали – это я ещё могу стерпеть. Но вытирать меня этой несвежей тряпкой – это выходит за все рамки. Я требую, чтобы меня уважали!
Я ищу место, куда-бы присесть и не нахожу. В зеркале я вижу себя со стороны – меня можно снимать в фильмах Хичкока: глаза навыкате, волосы дыбом, челюсть отвисла. Чёрт, оказывается, мой пёсик умеет разговаривать!
– И хватит на меня пялиться – что, никогда собак не видел?
Я спятил? Или всё-ещё нетрезв? Это вряд ли. Тогда, если отбросить оба варианта, как несостоятельные, всё что я слышу – происходит именно со мной и прямо сейчас. Я хватаю говорящее чудо природы, волоку на кухню и сажаю в покинутое недавно кресло – похоже, говорящие собаки в нём чувствуют себя наиболее комфортно.
– Ладно, ладно! Главное – не нервничать.
Внимательно изучаю: собака как собака. Четыре ноги, два уха. Два глаза, хвост. Нос чёрный и влажный. Породы болонка. После купания шерстка заметно побелела, а вот ухо так и не отмылось.
– Да обычная собака, ничего особенного, – обобщает пёсик результаты моего же исследования. – А ухо чёрное – оно от природы такое. Сколько не три – такое и останется.
Стоп. Про ухо я ничего не говорил, только подумал. Что-же это такое, а?
– Ты что, читаешь мои мысли?
Поверить не могу – я разговариваю с собакой. Мало того – она мне отвечает, даже не дожидаясь того, когда мысль из головы прозвучит вслух. Вот это ничего себе! Судя по тому, что её пасть при этом почти не открывается, собака общается со мной мысленно. Телепатически. То есть, я произношу слова, но отвечает мне голос, который расположился у меня в голове, ближе к затылку и уходить оттуда он не собирается. Это приятный мужской баритон, он чётко артикулирует каждую фразу, словно в моей голове разместился собеседник, с которым можно общаться, как по телефону. Только номер набирать не нужно – по-своему, это удобно. Очуметь!
– Можешь мне поверить: чтение чужих мыслей не доставляет мне ни малейшего удовольствия, – пёсик сидит напротив меня, он чешет задней лапой своё чёрное ухо и высовывает язык. – Во-первых, мысли большинства людей удручающе примитивны. Если я начну тебе пересказывать даже незначительную часть того, о чем думают двуногие прямоходящие – тебя снова немедленно стошнит: назвать самих себя Homo Sapiens – вершина глупости, самонадеянности и лицемерия. Во-вторых, твои думы меня мало интересуют и мне нет до них никакого дела. Поэтому нам следует договориться.
– О чём?
– О том, как нам общаться – это, в-третьих. Дело в том, что твои мысли многослойны. Они, как бы это тебе проще объяснить, похожи на слоёный торт. Что твой Наполеон под Прейсиш-Эйлау. Внизу – то шоколадное, то бисквитное, сверху крем. Так вот, представь, что я – сладкоежка, меня интересует только крем. Поэтому, чтобы мне попусту не лазить в твою бисквитно-шоколадную головушку, попробуй разговаривать со мной так, словно ты эти слова произносишь. Ртом. Но вслух, как сейчас, говорить не обязательно. Я буду считывать этот верхний уровень и не полезу в дебри подсознательного, чтобы не утонуть там, как ваш старина Зигмунд Фрейд. Так будет проще нам обоим. Договорились?
– Договорились, – думаю я так, словно проговариваю это вслух: мне ничего не остаётся, как согласиться.
Как будто у меня имеется выбор. Ага, и сердечный привет дедушке Фрейду.
Глава 4.
Покажите мне студента, который бы любил экзамены! В этом я тривиален – когда у меня экзамен, я трепещу и волнуюсь: стою перед дверью, как бандар-лог перед удавом. Дверь скрипит и слегка приоткрывается, я слышу шипящий голос: «Ближе… Ещё ближе… Идите ко мне, прогульщики и двоечники!» Я смиренно повинуюсь, а куда деваться? Робко вхожу, и что я вижу? За кафедрой, в кухонном кресле вальяжно сидит болонка, закинув лапку на лапку. В зубах у неё сигара, вместо ошейника – галстук-бабочка. Смотрит в мою зачётку и вполне себе человечьим голосом сообщает:
– Иван – неправильное имя!
Мокрый нос из чёрной кожи тыкается мне в ухо. Я храбро поворачиваюсь лицом к опасности. Два наших носа встречаются – говорящий пёс, перебравшийся из сна в реальность, сидит у моего изголовья, его передние лапы погружены в подушку. Видимо, ему скучно и хочется общения. То, что некоторые в столь раннее время предпочитают поспать подольше, говорящих собак не волнует.
– А какое правильное? – бурчу я сквозь стремительно убегающий сон. Конечно, никакого экзамена нет, до сессии ещё два месяца – можно и дальше балду гонять.
– Как у меня. Оно правильное. Имя должно состоять из трёх частей и титула. Первая его часть – прозвище, данное на следующее утро после рождения – Пест. По достижении первозрелой сознательности и приобщения к таинству елеопомазания имя становится полным – Пестирим. А частица «-ус» – это гендерная принадлежность. Означает, что я есть муж, а не дама. Кроме того, к имени прилагается титул. Титул даётся за заслуги. Моё полное имя – Пестиримус Светоподобный. Это правильное имя. А вот твоё имя ничего не означает. Потому что неправильное.
– И как будет правильно? – будильник показывает половину шестого, про сладкий сон до половины восьмого можно забыть.
– «Ив» – так тебя должны были именовать после рождения, «Иван» – после конфирмации. А так-как ты,
