Сирингарий - Евгения Ульяничева
Железным когтем щелкнул по железным зубам. Сплюнул.
– Твоя воля. Помогу.
***
– Уговорились ведь, что жечь будем, – оторопел глава лугара.
Удивился так, что даже бородавка на щеке побелела. Только беду изжили–избыли, на хижих потратились, а тут опять…
– А мне всего надо, что с живым попрощаться, – потупила глаза Амуланга.
– Не следовало бы, дочка, тебе к нему входить. И так гляди, как измучил – кожа да кости. Немочь, как есть немочь…
– Что он мне сделает, в цепях да железе, – прошептала девушка.
И без голоса, продолжала мысленно. Про куколкину хитрость родичи не знали, оттого кнута безголосым считали.
Амуланга прошла в шатер, где в клети, на двенадцати цепках прикованный, томился кнут.
Тот сразу вскинул голову, устремил на нее взгляд. Недобрые глаза у него стали, тёмные, отчаянные. Железо пекло грудь, тянуло живое тепло. Нож она по куколкиному совету в ту же ночь собственной кровью выпоила, оттого вырос тот, вытянулся, ровно клык железный.
– Здравствуй, желанный, – прошептала девушка.
Села против клетки, слабо ухватилась пальцами за прутья. Плохо ей было – голову туманило, во рту сохло. Волосы прядями вылезали, живот к спине прилип, до того худа сделалась.
Куколка утешала. Поправишься, говорила, стоит только сердце съесть. И любимого вернешь, и себя найдёшь.
Вот она и пришла.
– Смотри, что у меня для тебя есть, – сказала. Потянула из–за пазухи нож. – Не бойся…
***
Сивый присвистнул. Щелкнул зубами на рогатые черепа, стерегущие ворота – те и рассыпались. Сивый переступил обмякшую цепь – дохлую железину – прошелся гоголем.
Темен был лугар, спал лугар. Не ждали кнута.
Не ждали, не звали, сам пришел. Потянул носом, свернул куда следует, мимо проводов, в Козу сплетенных прошел, да прямо к шатру. Оттуда и било вонью хлебного скота.
Навстречу ему вышли пятеро. Хижие – по осанке видать.
При оружии, в сбруе сборчатой, тяжелой оплетке – для боя. Стража ночная, наемная.
– Нет у меня на вас времени, служивые, – сквозь зубы проговорил Сивый. – С дороги сойдите, миром расстанемся.
Никто не ушел. Разомкнулись–рассыпались молчаливо, встали по одному. Сивый сплюнул. Желал без сшибки обойтись – Невеста кровь Сирингария за много верст слышала.
Не случилось.
Бросились все разом.
Первого Сивый встретил раскрытой ладонью, вмял лицо до затылка, подцепил с падающего обережное ожерелко из крепких проводков, да заплел вкруг головы другого стража. Рывком притянул к колену. Отбросил. Выгнулся, когда со спины полоснуло холодом, срезал ногтями полоску земли и черной лентой прошелся по ногам ближнего, обернул колени к затылку.
Свалился тот, рассыпалась черной пылью земля.
Двое осталось.
Не железо держали – желтую кость в белое дерево оправленное, средство повернее.
– Разойдемся? – еще раз на проверку предложил Железнозубый.
Ничего не ответили, а Сивый предплечьем отбил первый выпад. Храбрые ребята попались. Людва, теплый хлебный скот, против кнутов только таких и могла поставить.
Трое побитых на земле возились, встать не могли – Старуха, кровь чуя, теперь силы тянула, и пока те жилы запрут, пока оторвутся, Сивый уже далеко будет.
Двоица эта дружная ему мешала. Наступала слитно, бок к боку, окутывала, опутывала вязкой сетью ударов, и не каждый Сивый успевал ловить, а бить смертью в ответ нельзя было. Сердился. Мешкать не любил, а тут приходилось.
Зашипел в сердцах:
– И–и, что с вами делать, доставучими!
Сказал – и ухватил обоих за лица, стянул да поменял личины местами. Оцепенели хижие, уставились друг на друга, а Сивый топнул, да вогнал хижих по колено в землю. Дала бы Невеста за такое по шее, но медлить не было времени.
Дальше пошёл.
***
Амуланга вскрикнула, дернулась, когда схватили её за запястье, сжали – едва косточки не смололи.
– Дура девка, – сказал хриплый мужской голос, – ну как есть дура.
Отшвырнул, будто негожую тряпку, а нож брезгливо прихватил зубами, раздавил в крошево. Потянулся к пленнику. Сперва нить на горле разорвал, пальцы тем себе глубоко прожег. После цепи оборвал, и только потом запястья освободил.
Варда вдохнул полной грудью, выпрямился в рост. Амуланга сжалась в комок под взглядами кнутов.
– Что же ты, – проговорил Варда, с горечью щуря красивые глаза, – что же ты, девочка?
– Я ради тебя старалась, – скороговоркой Амуланга заговорила, слезы глотая, – тебя бы в человека обернула, вместе бы жили, детишек у Козы выпросили бы…
Сивый захохотал, заухал.
– Человеком, – проговорил, в восторге ударяя себя по коленям, – человеком! Кто же тебе такую глупость сказал, а?! Кнуты людьми не делаются, глупый хлебный скот!
Варда удержал его руку.
– Погоди. Кто тебе велел?
– Не велел. Подсказал только, – прошептала Амуланга.
***
Под половицей было пусто, будто вычерпали.
– Здесь оставляла, – утвердительно всхлипнула девушка.
Когда вел её за собой другой кнут, железнозубый, никто не вышел из спящих домов, никто не вступился. Хижие – и те будто сгинули. Кнут был в своем праве, в своей игре.
– Странное дело, – прищурился тот.
Стукнул себя когтем по зубам, осматривая куколкину колыбельку.
– Откуда взяла, говоришь?
– Из–под земли достала. Матушкина памятка.
Измученный железом Варда молчал, привалившись к косяку, следил за ними. С ним девушка все пыталась встретиться взглядом, да тот каждый раз отворачивался.
Вот и сейчас – отвел глаза, уставился в потолок. И застыл.
Крикнул на чужом языке, и другой кнут едва поспел развернуться, когда прыгнуло сверху, из потолочной мглы, безобразное уродище. Не куколка маленькая, советчица, а скрутка с человека ростом, мертвыми волосами паклей, без лица, и тулово тряпичное будто железом начиненное.
Амуланга завизжала – схватило оно её, запрокинуло, под грудь вонзило зубы–ножи.
Забилась, как рыбка на проволоке, а чудище вдруг махом сдёрнули – так, что клыки пропахали оплетку платья, кожу с плотью, да сорвались с добычи. Сивый бросил чудовище о стену, топнул ногой – заплясали блоки–хворост, выпустили увязки–проволоку, обхватили бьющуюся тварь.
Сомлевшую Амулангу подхватил на руки Варда. Оттащил в сторону, унял кровь, отвел с лица волосы.
– Глупая ты, – сказал печально.
Сивый распахнул рот – полетели птицы с железными носами, в черном пере. Налетели на страшилище, да то не далось, с проволоки сопрыгнуло, от птиц увернулось.
– Гляди теперь, кого выкормила! – крикнул девушке злой кнут.
Обхватил чудище поперек туловища, поднял, о землю стукнул – то обмякло, рассыпалось катушками.
А потом
