Тусклый Свет Фонарей - Xenon de Fer
Маранчех в ту пору было шестнадцать лет, а в начале следующего года исполнилось семнадцать. Первое время я всячески её избегал, не зная, куда деть глаза от её бесстыдного варварского наряда: в летнюю пору она разгуливала словно девица из «весеннего дома» в одной лишь длинной цветастой юбке и обматывала грудь полосой хлопковой ткани, называя это инси. Длинные черные волосы она собирала в высокий хвост на затылке, а уши наравне с золотыми серьгами украшала костяными вставками, похожими на клыки какого-то огромного хищника, отчего мочки её растягивались до размера отверстия в серебряном ляне[1]. Впервые увидев это, я подумал: «О Небесный Император! Как же это отвратительно!». Вдобавок к этому на шее она носила с десяток золотых обручей, что могло обернуться для неё приобретением такой же уродливо-длинной шеи, как у тех женщин и старух, что я встретил, когда только прибыл в деревню. Однако ж хотел я того или нет, а судьбой мне было уготовано глядеть на неё в последующие два года постоянно. И я впервые подумал о том, как в действительности она красива, когда слег с болезнью, эпидемия которой уже в конце того же года разгорелась в моем родном городе.
–
Я прибыл в Варрмджо в конце восьмого месяца, а в одиннадцатом месяце весь Цзыцзин охватила страшная эпидемия оспы, которая моментально разнеслась по другим городам — попала в столицу, Пубучан и Ланьшаньбин. Раньше, чем кто-то додумался принять меры, зараза просочилась и в Билюдэчан, а оттуда — в Дидоншань. Но до нас весть об этом, равно как и весть о смерти императора Чжу Мао за две недели до Дунчжи[2], дошла лишь три с лишним недели спустя, в начале первого месяца сто двадцать второго года Эпохи Волнений[3]. Незадолго до того, как эпидемия охватила и Лисэчанши, и окрестные деревни, включая Варрмджо. И, увы, эта напасть не обошла и меня.
Многие дни и ночи я провалялся в беспамятстве, изнывая от жара и болей, а, когда приходил в себя, то ужасался тому, что происходило с моим бедным телом. Поначалу в такие моменты я видел над собой только какого-то старика и высокого бледного мужчину, а потом они перестали приходить, и за мной ухаживала одна лишь Маранчех. Позже она объяснила, что то были лекари: старик — из её рода, а мужчина — из народа нагаджанов, что жили недалеко от развалин Бпрасада по ту сторону озер. Сказала она, что и прежде в их краях свирепствовала эта болезнь, и что так она лишилась матери, и ей горько от того, что они не уберегли меня. Что ж, мне тоже было горько: в те мгновения я с отчаянием вспомнил о том, как уродует лица людей этот недуг. Когда ж я полностью выздоровел, то долгое время не решался взглянуть в зеркало, а, когда всё же решился, то обнаружил, что рубцов почти нигде не осталось.
Не знаю уж, каким чудом им это удалось, но тогда я навсегда изменил своё мнение обо всех этих людях, и устыдился своих прежних мыслей и чувств. И с того дня при каждом удобном случае стремился поговорить с Маранчех и подробнее расспросить её и об этой земле, и о жителях этих мест. Я и не заметил, как мы каждый день стали с ней подолгу беседовать обо всём на свете. Когда же болезнь охватила усадьбу Эшинбуйя, Маранчех стала просить меня помогать ей, ведь теперь уже мне ничего не грозило.
На исходе второго месяца заболел младший сын Бучхи, и Маранчех в великом беспокойство велела мне ночами сидеть рядом с ним и не подпускать к нему «ни человека, ни зверя». Тогда я не понял её слов, но из ночи в ночь выполнял её указание; Ещё и потому что сама она, падая вечерами от усталости, ибо на её плечи также легли заботы по врачеванию жителей деревни, никак не могла выполнить этой странной просьбы, неведомо от кого исходившей на самом деле.
Минула неделя моих ночных бдений, но юноше никак не становилось лучше. Однажды ночью, когда комната была освещена лишь тусклым светом настольного фонаря, я, сидя у изголовья больного, услышал какой-то странный шорох, а, когда обернулся на звук, то увидел, что в комнату неведомо как проникла огромная черная собака. В первый миг я испугался, но затем совладал с собою, взял свой посох и принялся прогонять её. Собака скалилась, облизывалась, рычала на меня и упорно пыталась прорваться к больному, но я не пускал её. Сами собою пришли мне на память магические слова, каким научил меня мой учитель. Тогда я произнес их и стукнул посохом об пол. Собака заскулила и, пятясь, вышла из комнаты. Я закрыл окно, а потом выглянул за дверь, дабы осмотреть беглым взором окутанный мраком коридор. И, конечно, не увидал там никаких собак.
Наутро я рассказал об этом другим, спрашивая, что же это могла быть за собака, чья она и как туда попала, ведь входная дверь дома была заперта. Маранчех помрачнела, пробормотала что-то на своём языке и сказала: «Это дух смерти приходил за ним. Но ты отогнал его. Однако ж нет сомнения, что он придет снова».
Тогда я изготовил защитные амулеты, написав заклятья на листах бумаги, и разложил их по углам комнаты, повесил над дверями и окнами, положил на пол, и закрепил под потолком. И дух, чем бы он ни был, не посмел войти в дом. Лишь вой раздавался со двора. Так минула ещё неделя. И, когда она была уже на исходе, юноше стало лучше. А ещё через несколько дней он окончательно поправился. Так я впервые и применил то, чему меня учили.
______________________________________________________________________________
[1] Круглая серебряная монета с круглым же отверстием посередине
[2] Праздник Зимнего Солнцестояния, т. е. 21–23 декабря.
[3] Т. е. в начале 752-го года после Явления, в январе.
Глава 4. Священные руины Бпрасада
К моей великой радости, оспа не коснулась ни одного из моих близких родичей, зато выкосила без преувеличения треть дальних из тех, кого я знал. Примерно такая же часть жителей Цзыцзина и Цзиньгуанди умерла за три с лишним года свирепствования болезни. Лисэчанши повезло больше, а о судьбе других городов я не знал тогда ничего.
Самому южному городу империи отчасти свезло, потому что наставники Маранчех и она сама сначала неустанно лечили больных в других деревнях провинции Сян[1], а потом отправились в Лисэчанши, дабы не допустить новой
