Чужой портрет - Мария Зайцева
— Потом расскажешь, — грубовато прерывает его Каз, сильнее сжимая мою ладонь, — сейчас не утро. И хочется пожрать.
Его грубость удивляет и настораживает, я смотрю на него, наблюдаю сдвинутые сурово брови и жесткую складку у губ. Он недоволен? Тем, что Руслан с нами разговаривает?
— Понял, — кивает Руслан, кажется, вообще не обидевшись на тон Каза, — прошу.
Он сам занимается нашим обслуживанием, протягивает меню, рассказывает о наиболее интересных блюдах, но я мало что воспринимаю, продолжая ловить эмоции Каза.
Он откладывает в сторону меню, тарабанит пальцами по столу и, в итоге, прерывает Руслана на полуслове:
— Рус, мы пока посмотрим, а ты скажи, чтоб принесли чай, фрукты и мясо. Маруся потом еще выберет…
Руслан, величественно кивнув, удаляется, а Каз провожает его спину напряженным взглядом, не удержавшись, щурится в усмешке:
— Глазастый засранец…
— Он чем-то тебя обидел? — решаю я уточнить мотивы такого поведения.
Каз переводит взгляд на меня, смотрит пару мгновений, словно решая, надо мне что-то объяснять или нет, а затем вздыхает:
— Нет, конечно… Попробовал бы. Но что-то я хватку теряю, раз тут все такие бесстрашные стали…
— Давай уйдем, — с готовностью предлагаю я, хотя, на самом деле, мне атмосфера и интерьер заведения очень даже по нраву.
Я вообще не была никогда в таких, и как-то по-другому представляла себе дороговизну и пафос.
Давно, еще девочкой приезжая сюда на каникулы и проходя мимо этого ресторана, я иногда думала, а что там внутри? Какой он? И почему-то представлялись интерьеры по меньшей мере Эрмитажа. Или какого-нибудь дворца из фильмов. Много позолоты, барельефы, ампир во всей его роскоши.
А на самом деле, здесь царит мягкая, уютная атмосфера, домашняя, я бы сказала. Разномастные столики и стулья, на стенах много всяких интересных вещей, с историей. Официанты наряжены в русские косоворотки, прически у всех одинаковые, зализанные на пробор. Такая дикая и в то же время милая смесь всех эпох и стилей, начиная от девятнадцатого и заканчивая двадцать первым. Например, огромная плазма на одной из стен, аккуратно убрана в старинную раму. И там сразу не поймешь, что это телвизор, а не еще одно окно в мир.
Мы , кстати, сидим рядом с окном, выходящим на пешеходную улицу, прямо на фонтан, отреставрированный, красивый очень. На подоконнике сидят тряпичные куклы, или стилизованные под начало двадцатого века, или в самом деле столько лет уже живущие на этом свете. Растение в темном горшке. Почему-то старинный утюг, из тех, что углями заправляли.
Здесь каждую деталь можно рассматривать долго, гадая, какая у нее история, откуда она пришла в это место, почему именно здесь живет…
— У тебя такое лицо сейчас, словно я тебя не ресторан позвал, а в исторический музей, — тихий голос Каза прерывает мой наблюдательный транс, возвращает в реальность.
Так, я опять улетела. Позор. О чем мы говорили сейчас? Кажется, я предлагала уйти? Да? А он что ответил?
Мне определенно требуется лечение, ненормально это: вот так, посреди разговора, отключаться и уходить в свой мир. Неправильно.
Хотя, может, в моей сегодняшней ситуации это и благо? Каз посмотрит на меня в естественной, так сказать, среде обитания, поймет, что у меня давно уже не все дома. И не захочет связываться.
Я ведь именно к этому стремлюсь?
Вообще, я с самого детства такой была, мама, помню, все время ругалась, что я отключаюсь и улетаю куда-то в своих фантазиях.
Меня даже водили к психологу. Смешно.
Но вскоре этот мой недостаток стал достоинством. Умение отключаться, концентрироваться только на своем, внутреннем, идеально подходит для творчества.
И не только…
Если бы я не умела убегать от реальности, то где бы я сейчас была?
В могиле, наверно.
— Извини, — все же считаю нужным сказать я, хотя просить прощения не планировала, — просто тут… Я тут никогда не была. А почему здесь утюг?
Каз смотрит на древний предмет быта, хмурится чуть-чуть, явно придумывая, что сказать… И так и не придумав, смеется:
— А хрен его знает! Рус, похоже, стащил сюда с окрестных деревень все, что нашлось там на чердаках. Вон, смотри, какой странный агрегат!
— Это прялка, — поправляю я его, — причем, насколько я вижу, в исправном состоянии…
— Ну вот, — опять смеется Каз, и я не могу не улыбнуться в ответ, настолько он сейчас красивый, настолько располагающий к себе. Опасный. Притягательный. А я опять на те же грабли… — Зачем тут прялка? Вряд ли Рус ее пользует.
— Да, действительно… — бормочу я, — но объект интересный… Ее хорошо давать для тренировки художникам, знаешь, пропорции, особенности фактуры… И вообще, набивать руку на непонятных объектах, мозг тренируется, руки тоже…
Спохватываюсь, замолкаю и смотрю на Каза.
А он… Он так внимательно слушает, жадно даже, я бы сказала. И выражение лица настолько задумчивое, настолько странное, что у меня все слова пропадают. Мы сидим, молчим, не сводя взглядов друг с друга. И это невероятно, пугающе и одновременно захватывающе.
Я не понимаю, что происходит, но не хочу этого прерывать.
Глаза Каза, темные, обычно смешливые или, наоборот, мрачные и угрожающие даже, жесткие острые глаза хищника, сейчас необычно серьезные и глубокие. Он смотрит очень внимательно, и меня опять посещает ощущение, что он пытается во мне что-то высмотреть. Что-то, крайне важное ему, утерянное. И теперь он лихорадочно это “что-то” ищет…
— Слушай… — наконец говорит Каз, тихо-тихо, заставляя невольно наклониться ближе, прислушиваясь, — а ты… Не была в Болгарии?
— Где? — вопрос настолько неожиданный и странный, что я выныриваю из нашего омута, одного на двоих, моргаю удивленно, — в Болгарии? Нет…
Каз еще пару мгновений смотрит, словно ждет продолжения.
Но его нет.
Я не была в Болгарии, и не знаю никого, кто бывал. Ну, может, Холодов, но Каз явно не об этом спрашивает.
— Ладно, — он откидывается на спинку кресла, улыбается, снова становясь самим собой, легким, веселым, опасным, — выбрала, что будешь есть?
— Нет… Не успела…
