Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1975 год
Добравшись до места, где расположено гнездо, паллида круто взмывает вверх и производит посадку на куполообразную кровлю. Команду для такого маневра подают три ее больших теменных глазка, едва в поле их обзора попадает светлое пятно ос, окутавших сот. Выходит, окраска отдельной осы несет службу предупреждения врагов, а окраска всего роя на гнезде — оповещает, призывает своих.
Гнездо паллида, даже ничем не потревоженное, редко сохраняется свыше двух лет. Позже ячейки с личинками превращаются в рассадник мух-форид. И паллида улетают из обжитого дома, навсегда забывая дорогу, которой столько ночей уверенно пользовались...
Конечно это только случайность, что точеное белое брюшко паллида напоминает очищенный от кожуры миниатюрный плод банана. Но об этой случайности стоит упомянуть в рассказе об осах, питающихся нектаром и мякотью рылец бананов. Банан — одно из древнейших окультуренных в тропических странах растений — до сих пор кормит целые народы, служа и хлебом и лакомством. Но не каждый, кому доводилось лакомиться бананом, обратил внимание на то, что в плодах растения нет даже следов семян.
Сочная, ароматная, сладкая мякоть плода — пульпа — разрастается без опыления, без оплодотворения женских цветков, партенокарпически, как говорят ботаники. Семена завязываются только у диких форм.
Конечно, банан привлекает не только ночных белых ос. Летучие мыши тоже по ночам черпают своим удлиненным, с шершавой кисточкой на конце язычком нектар из его кладовых.
Ни летучих мышей, ни ос-паллида на банане не удалось сфотографировать. Между тем не осы ли, сгрызая рыльца пестиков, механически повреждая цветок, содействовали возникновению партенокарпических плодов? В опытах на других растениях одно только прикосновение хитинового камзола насекомых к рыльцам вызывало рост завязи.
Так или иначе паллида вполне заслуживают того, чтоб мы знали больше, чем знаем, о фетровом доме и их жителях — банановых осах.
Е. Васильева, И. Халифман
Средство доктора Кейбера
Однажды у нас в бильярдном клубе зашел разговор о том, можно ли безнаказанно совершить убийство. Тема эта довольно избитая, и, хотя мне до сих пор не совсем понятно, почему люди проявляют к ней столь повышенный интерес, говорили мы именно о безнаказанном убийстве. Одни утверждали, что совершить его легко, другие — что, наоборот, трудно. Повторять же аргументы тех и других едва ли есть необходимость — об этом и так предостаточно тарахтят по радио. Скажу только, что тогда, в клубе, сторонники мнения, что безнаказанное убийство почти невозможно, брали верх, и большинство было уже готово признать их правоту, как в спор вмешался Джоркенс:
— Кажется, я уже говорил вам о докторе Кейбере, которого знал когда-то. Теперь он, бедняга, уже не практикует, и, пожалуй, я не причиню ему никакого вреда, если скажу, что он успешно совершил абсолютно безнаказанное убийство. Правда, надо признать, что такого рода дела были вполне по его части. Из этого вовсе не следует, что доктор Кейбер был убийцей, нет, этого я бы не сказал. Однако он пользовался большим доверием у людей, которые как раз были таковыми. С ним часто советовались именно преступники, и доктору Кейберу, одному из самых изобретательных людей нашего времени, нередко удавалось вызволить их из беды, когда они в нее попадали. Словом, он дурачил бедный старый закон, что, в общем-то, не осуждается.
Но в случае, о котором я рассказываю, доктор Кейбер, когда к нему обратились, сказал, что не хочет иметь никакого отношения к этому делу, поскольку то, о чем его просят, нарушает как его собственные принципы, так и закон. Тогда цену за услугу подняли, и, наконец, доктор Кейбер с неохотой согласился, он идет на это, сказал Кейбер, только, чтобы сделать им одолжение.
— Идет на что? — спросил Тербут.
— Сейчас я вам расскажу, — сказал Джоркенс. — Был один тип с безупречным английским произношением, правильными документами и вескими основаниями для того, чтобы жить в Англии. Крепкий был орешек: кто-то оказал о нем, что он немец, и вынужден был заплатить большую компенсацию за нанесенный этому типу моральный ущерб. Звали его Норман Смит, у этого Смита был мотоцикл, и разъезжал он на нем по дорогам, особенно около аэродромов. Не покидая дорожной полосы и как будто не делая ничего подозрительного, он узнал очень многое и однажды раскрыл тайну, касавшуюся самолетов в одном районе... Пожалуй, самую важную, какую он только мог раскрыть. Шел 1938 год.
— Какие же там были самолеты? — спросил Тербут.
— А никаких самолетов и не было, — ответил Джоркенс, — В этом-то и заключалась страшная тайна. Ее знали только несколько человек. В обширном районе на востоке Англии на аэродромах не было ни одного военного самолета, и даже в случае крайней необходимости мы смогли бы перебросить туда всего лишь несколько боевых машин. Сумей Смит передать эту тайну домой, туда, откуда он прибыл, господа, создавшие концлагеря, разделались бы с нами, как с младенцами. Обо всем этом сразу доложили правительству, но оно в то время было занято другими делами. И тогда-то те, кто наблюдал за Норманом Смитом, решили обратиться к доктору Кейберу. Тот, как я уже сказал, вначале не захотел помочь. Но потом им удалось его уговорить. Кейбер попросил, чтобы ему изложили все факты дела. После того как ему все рассказали, он долго сидел, не произнося ни слова, покуривая свою странную трубку, вырезанную из какого-то индийского дерева. А потом ознакомил со своим замечательным планом или, точнее, с той его частью, с которой, по его мнению, следовало ознакомить.
Нельзя сказать, чтобы мы в то время были совсем лишены ушей и глаз — за Смитом неплохо присматривали, так же как и за его перепиской. Но не было законного способа помешать ему вернуться в Германию, приветствовать Гитлера и рассказать заинтересованным лицам о слабых местах нашей обороны. К сильным местам ее он, к сожалению, интереса не проявлял, поэтому арестовать его мы не могли. Норман Смит умел действовать, не нарушая буквы закона, и мысль о моих друзьях, которые, конечно, ее нарушали, его особенно не тревожила.
Однако кое-какие меры предосторожности он все же принимал. И главной из них была огромная немецкая овчарка, о которой и было рассказано доктору Кейберу: свирепая собака бельзенской выучки, из тех, при помощи которых немецкие дамы поддерживали «дисциплину» среди заключенных женщин.
У Нормана Смита был дом в Хертфордшире, там он и держал свою овчарку — на случай, если бы кому-нибудь взбрело вдруг в голову ночью туда вломиться. Кейбер задал об этой свирепой собаке очень много вопросов, поэтому мои друзья решили, что он думает ее отравить, и один из них даже намекнул, что за такой примитивный план едва ли стоит платить кучу денег. Но было глупо думать, что доктор Кейбер мог бы сохранить свою популярность у хозяев преступного мира, если бы планы, которые он составлял, были по плечу любому «собачатнику». Кстати, отравить овчарку было бы совсем не легко, потому что ее охраняли приставленные к ней Норманом Смитом две или три злые дворняги — как эсминцы, оберегающие линкор.
В общем, все упиралось в эту овчарку. И похоже было, что нет никакого способа управиться с нею ночью, поскольку дневной работы мои друзья в то время избегали. Теперь надо сказать, что среди фактов, которые они сообщили доктору Кейберу, был следующий: довольно часто Норман Смит ездит к морю и останавливается там в каком-нибудь большом отеле. Прямо удивительно, как все шпионы любят море! Услышав об этой привычке Смита, доктор Кейбер задумался и, наконец, сказал: «Там вам и придется все проделать. Взять овчарку с собой в отель он не сможет». — «Но туда не сможем пробраться и мы, — возразили мои друзья. — Если в отеле не будет собаки, то наверняка будут швейцар и коридорные». — «Тогда вам придется проделать все днем, — сказал доктор Кейбер, — когда он отправится погулять». — «Мы не любим заниматься такими делами днем»,— сказал один из пришедших. Доктор Кейбер поднял на него глаза: «Да ведь вы еще не знаете, о каких делах идет речь». — «Так о каких же?» — спросили они. — «За ним пойдут следом два или три человека, затеют потасовку и уколют небольшой иглой». — «Я не люблю яда, — сказал один из пришедших. — Его всегда можно обнаружить».
Глаза у доктора Кейбера округлились: «Друзья мои, вы что же, думаете, я ребенок?» — «Все равно, яд всегда можно обнаружить», — упорствовал тот. «Но кто вам сказал, что это будет яд?» — «А если не яд, то зачем тогда шприц?» — «Вы слегка уколете, — сказал доктор Кейбер, — впрыснете немножко безвредной жидкости, которая будет в шприце, и ваши люди (двое, а еще лучше трое) убегут прочь. Он тут же возбудит дело о нападении, и полиция начнет розыски. Но поскольку никаких телесных повреждений у Смита не обнаружат и доказать, что ему что-то ввели в тело, он не сможет, заниматься его делом будет только местная полиция, а не полиция графства и не Скотленд-Ярд, как было бы в случае убийства». — «Что вы, мы понимаем — ни о каком убийстве здесь речи быть не может, — сказал один из моих друзей. — Но все же интересно, как на. него подействует укол». — «Да никак, — отозвался доктор Кейбер. — И лучше проделайте это сразу после его приезда на побережье — тогда у полиции будет время убедиться, что никакого вреда ему не причинили». — «Ну а что все это даст?» — спросили без обиняков у доктора Кейбера. «А то, — сказал Кейбер, — что сразу по возвращении домой или чуть позже он случайно умрет». — «Это распутают», — сказал человек, не любивший яда. «Как вам нравится моя комнатка? — спросил неожиданно доктор Кейбер. — Я живу здесь уже давно и очень к ней привык, но что скажете о ней вы?» — «Какое отношение имеет это к нашему делу?» — «Никакого, — ответил доктор Кейбер. — Но если бы то, что я делаю, распутывали, я бы, возможно, сейчас здесь не жил. Я не утверждаю, что точно не жил бы, но вполне возможно, что мне пришлось бы переехать на другую, менее удобную квартиру».
