Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1975 год

Последний полет в конце сезона

Очертания гор растворились в облачном мраке, вспененная поверхность моря словно померкла...

Над серединой залива мы совсем потеряли береговые ориентиры. Порывы ветра бросали вертолет, словно колымагу на разбитом проселке. Стрелки многочисленных шкал вздрагивали и метались на каждой воздушной ухабине. Арктика негостеприимно показывала нам на дверь. Пока я размышлял — что делать? — в наушниках щелкнуло, и первый пилот деловито произнес: «Домой!» На развороте я отчетливо ощутил, как мощный порыв воздуха поволок машину к выходу из залива. Стал виден пушистый вал облачности, перегородившей остров, где находилась наша база, и плотно закупорившей долины непроглядным туманом.

Раздраженные неудачей, мы приземлились на площадку и увидели за заливом... голубое небо и четкий силуэт гор, слегка позолоченных низкими солнечными лучами. Вместе с экипажем мы недоуменно разглядывали стократно виденный пейзаж, словно наваждение. Первым не выдержал механик, он поинтересовался у кого-то из наземников, не менялась ли здесь погода? Те ответили отрицательно...

Что происходило в ближайшие десять минут в диспетчерской, трудно описать. Представители науки и авиации клялись, били себя в грудь кулаками и даже призывали в свидетели господа бога. Люди, которым предстояло вывозить нас на задание, стояли и молчали так, как будто все происходящее их не касалось. Наконец произнесена сакраментальная фраза:

— Надо лететь снова...

Вставляя новые кассеты с пленкой, Юра улыбается в бороду — доволен: дела идут не так, как хочется, — значит, все будет в порядке...

Размещаемся. Огромный дополнительный бак цвета желтка (признак дальнего полета) загородил половину салона. Где-то за ним просматривается голова радиста, круглая от кожаного шлема. Непонятно, как разместится Юра между баком и аппаратурой, установленной на раскладном «дачном» столике. Чтобы добраться до своего рабочего места — на стремянке, позади люка в пилотскую кабину, мне приходится перелезть через Юру с его аппаратурой, приземлиться на баке, развернуться на 90 градусов и, едва не задев сапогом по голове «маркони», наконец угнездиться на лестнице. В тесноте — не в обиде. Главное — летим...

Мы настолько облазили Шпицберген за три предшествующих полевых сезона, что полет в новый район — целое событие. Тем более если этот район — центральная часть Земли Оскара II с ледниковым плато Левеншельда. Всех, кто побывал здесь до нас, можно пересчитать по пальцам. В конце прошлого столетия первым вышел сюда упрямый англичанин Мартин Конвей, а спустя лет пятнадцать эти места положил на карту норвежский топограф Гуннар Изаксен. Зато мы в прошлой экспедиции первыми рассчитали темп сокращения ледников в этой части Шпицбергена. И теперь тоже выполняем пионерскую работу, замеряя на лету толщину ледников. Это заслуга моего товарища Юрия Мачерета, сотрудника лаборатории геофизических методов отдела гляциологии Института географии АН СССР. Он экспериментально доказал возможность радиолокационного зондирования таких ледников с вертолета: приборы получают одновременно отраженные сигналы от поверхности ледника и подстилающего ложа. Данные, добытые в полете, я также смогу использовать в своей работе, а пока исполняю обязанности штурмана, реализуя опыт предшествующих лет.

Машина долго раскручивает винт, потом отрывается от настила. Пять оленей лежат на снегу в ста метрах от площадки. Вот что значит заповедный зверь. Шум от двигателя адский, идем не выше 20 метров — побегут или не побегут? Лениво вскакивает первый, второй... Побежали!

Ощущаю сильную вибрацию и гул, хотя уши упрятаны в наушники и вдобавок затянуты в кожаный шлем. На шее ларингофоны, все это подсоединено к СПУ — самолетному переговорному устройству, которое соединяет всех нас в единое целое — экипаж, выполняющий задание. В этом строгом ансамбле лишних нет. Мое дело вносить коррективы в маршрут полета, чтобы потом точно положить их на карту, которая у меня перед глазами. Где-то под ногами (и то нагнувшись) я вижу колено и плечо Юры. Из-за обилия проводов и кабелей он слегка напоминает муху, попавшую в паутину. Юра включает свое хозяйство по моей команде — ледника ему практически не видно. Вот и сейчас он приник к тубусу, одновременно манипулируя десятком переключателей и успевая регулировать перемотку фотопленки, на которой фиксируются измерения. Его оборудование внушает всем неспециалистам слепое почтение, и я не рискую вникать в детали. Юра опробовал его на Кавказе, Полярном Урале, Памире и наконец на Шпицбергене.

Солнце заливает небосвод, а вода в Сент-Йонс-фьорде темная, плотная на взгляд, возможно, по контрасту с заснеженными берегами. Начинаются штурманские муки. На карте значится ориентир для захода на рабочий маршрут, а на местности его нет. Исчез вместе с прифронтальной частью ледника Коноу, отступившего со времени составления карты на несколько километров. Приходится соображать на лету. Прижимая ларинги к горлу, выкрикиваю исходные данные для пилотов: «Ориентир... курс...» Вертолет кренится, закладывая глубокий вираж, а Юра еще не включил аппаратуру — успеет ли? Выходим точно посредине фронтального обрыва ледника Коноу. «Приготовиться!» Выдерживаю паузу (мало ли что там у Юры). «Старт!»

Под нами сплошные лабиринты лазурных трещин с пугающей чернотой в глубине. Совершенно дикая, не поддающаяся осмыслению мозаика, мертвенный хаос разрушения. Представляю, как беснуются помехи на экране. Тут я ничем помочь не могу... Мое дело курсы, высоты, время, скорость. Медленно карабкаемся вверх по леднику, скорость чуточку за сто. Юра, подстраховывая пилотов, периодически «выдает» высоту. В наушники врывается его голос: «Сто двадцать, сто тридцать, сто двадцать, сто десять...» Меньше трещин. Странный цвет у поверхности ледника — напоминает то ли гуашь, то ли известковую побелку...

Идем на небольшой высоте, ориентиры меняются быстро, на опознавание и выбор — секунды. Целый лес нунатаков — скал, пропоровших ледник, рыжих от солнца и похожих друг на друга, как деревья в лесу. Прямо по курсу вздымается бурый утес-гигант — запомним как ориентир на будущее. Очень странные очертания мира за фонарем кабины — резкие, рваные, вздыбившиеся. Белое и рыжее, все мелькает и куда-то уносится. И только тень вертолета неотвязно скользит за нами по свежему снегу, перепрыгивая через трещины и не опасаясь столкнуться с нунатаками.

Слева обозначились верховья долины, по которой ледник Даля гигантскими ступенями ледопадов устремился вниз к морю. Вот за ним мелькнул темно-синий треугольник моря в рамке склонов долины. Ощутимо уменьшилась толщина льда — крутые склоны, опять нунатаки, снова трещины... Когда же проклятый ледораздел? Стрелка на шкале высотомера как привязанная. Еще немного, самую малость, чуть-чуть... Стрелка вздрогнула и чуточку отклонилась влево. Вот он, ледораздел, и сразу за ним — язык ледника Оватсмарка, весь на виду до самого моря. Теперь все ориентиры перед глазами, и мы проносимся над ледником вниз, в голубизну пролива Форлансуннет...

Море для гляциологов-полярников всегда будет символом возвращения от мертвящего холода и промозглой сырости ледников к теплу, свету, к людям, к радостям жизни. Ощущение облегчения приходит даже сейчас в этом скоротечном воздушном маршруте. От конца ледника Оватсмарка закладываем вираж вдоль по проливу. Позади хаос трещин у фронта Оватсмарка и целые флотилии изящных белоснежных айсбергов на синем бархате пролива. Слева частокол гор, сквозь который к морю прорываются леднички поменьше. Распластавшись на прибрежной равнине широкими белыми лопастями, они резко контрастируют с серой умирающей растительностью и темными пятнами озер, подернутых молодым льдом. Здесь проходил мой маршрут семь лет назад — где на шлюпке, где пешком. Но сейчас я могу себе позволить не вспоминать названий. Просто наслаждаюсь красками. Могу отдыхать несколько минут, единственный среди экипажа. Юра срочно перезаряжает аппаратуру. Наконец в наушниках его голос: «Готов», и я не без сожаления отвечаю: «Понял...»

Очередной разворот — и постепенно фронт ледника Даля заполняет все видимое пространство, вырастая с каждым мгновением. Бледно-голубая стена льда, разбитая вкривь и вкось провалами трещин. У ледника два выхода на плато по долинам между нунатаками. Выбираю правый — меньше трещин, да и практически не приходится отклоняться от курса. Вперед! Что-то неуловимо меняется в освещении. За проносящимися лопастями вижу тонкие слоистые облака, наползающие с востока. Никто не знает, сколько времени нам отпущено, а у нас не сделано и половины. Чувствую, что начинаю уставать от напряжения, от монотонности, от ответственности...